Отражение удара

Настойчивость и прямота, с которой она перла напролом, сметая все возводимые Илларионом препятствия, вызывали удивление пополам с легким испугом: с таким напором инструктору сталкиваться не приходилось. То есть, он встречал и гораздо более напористых особ, в мечтах видевших себя замужем за офицером, которого, к тому же, месяцами не бывает дома, но Алла Петровна женщина совсем иного сорта. Она явно предлагала себя, но делала это так легко и непринужденно, так изящно, что Забродов был совершенно сбит с толку. «Что это — любовь? — думал он, сидя в кресле и дымя сигаретой. — Да ну, чепуха. Или надеется на мне подзаработать? Тоже непохоже… Вполне возможно, кстати, что это у нее такая манера дразнить незнакомых мужиков. А я уже и поплыл… К черту, к черту. Только скандала с ее коротышкой мне не хватало. Пусть поищет чувственных удовольствий где-нибудь в другом месте. Хотя, признаться, жаль упускать такую возможность. Уж больно хороша…

Вот поди ж ты: барменша, говоря по-русски, обыкновенная буфетчица… правда, это тоже не совсем по-русски, но ладно, суть от этого не меняется… так вот, барменша, а как умна! Манера речи, вкус… Правда, в гости все равно пришла в халате, но это уже детали».

В конце концов он махнул на все рукой, решив, что жизнь покажет, плотно позавтракал и, созвонившись с Пигулевским, отправился на Беговую.

Глава 8

Марат Иванович Пигулевский содержал на Беговой небольшой магазинчик, представлявший собой странную, но очаровательную смесь антикварной и букинистической лавок. Иллариону это заведение неизменно напоминало айсберг: под тесным торговым залом и микроскопическим кабинетиком Марата Ивановича простирался огромный, тщательно оштукатуренный и очень сухой подвал, в котором во все времена года неусыпным бдением Марата Ивановича поддерживалась одна и та же температура. Подвал был полон книжных сокровищ, запрятанных среди гор бумажного хлама, изданного в советские времена и ждавшего своего часа, чтобы стать библиографической редкостью. В этом нагромождении разбирался только Марат Иванович, который мог с закрытыми глазами и даже, не спускаясь в подвал, сказать, на каком стеллаже, в каком ряду или в какой пачке находится та или иная книга.

Илларион больше всего любил именно этот подвал, хотя в тесном кабинете Марата Ивановича, время от времени выполнявшем роль подсобки, тоже было очень неплохо. Здесь пахло старыми книгами и крепким цейлонским чаем, и все вещи в кабинете неизменно радовали глаз. Они постоянно менялись — одни уходили, другие появлялись, — но всегда были отменного качества, несмотря на порой весьма и весьма почтенный возраст.

Кое-что, впрочем, оставалось без изменений, а именно фундаментальный, сработанный на века письменный стол Марата Ивановича, его любимое гамбсовское кресло, вечно смешившее Иллариона тем, что напоминало ему «Двенадцать стульев», и пыльные малиновые гардины на окнах, украшенные потемневшими золотыми кистями. Гардинам было что-то около ста лет, они изрядно выцвели и обветшали, но все равно придавали кабинету какой-то особенный, ни с чем не сравнимый шик и очарование настоящей, надежной, никуда не торопящейся старины.

С этими гардинами была связана какая-то страшная тайна: их совершенно не трогала моль. В ответ на все вопросы Забродова Марат Иванович только хихикал, а когда тот упорствовал в своем любопытстве, выходил из себя и принимался кричать скрипучим стариковским голосом, что он не потерпит насмешек от всяких невоспитанных молокососов. Илларион никак не мог взять в толк, при чем тут насмешки — у него и в мыслях не было смеяться, просто тайна неуязвимых для времени и моли гардин никак не выходила у него из головы, — но послушно умолкал до следующего раза, давая старику остыть. Он подозревал, что тут какой-то хитрый секрет, и десятки раз обнюхивал, ощупывал и чуть ли не пробовал гардины на зуб, но так ничего и не добился.

Вот и сегодня он первым делом потрогал гардину и, пожав плечами, уселся на сиденье для посетителей.

На сей раз его роль выполняло роскошное ореховое кресло на гнутых ножках, очень удобное и, вне всякого сомнения, очень старое. Илларион осторожно опустился в обтянутые вытертым красным плюшем глубины и, не удержавшись, снова потрогал гардину, для чего пришлось изогнуться всем телом. Гардина была как гардина — ничего особенного.

— Опять? — недовольно спросил Марат Иванович, глядя на гостя поверх очков. — Сколько можно мусолить эти несчастные занавески? Ты в них скоро дыру протрешь.

— И протру, — мстительно пообещал Илларион. — Должна же быть на них хоть какая-то управа, если даже моль их не берет.

— Негодяй, — вздохнул Марат Иванович. — У тебя уже виски седеют, а ведешь себя, как мальчишка.

— Это ты как мальчишка, — уперся Илларион. — Что тебе, жалко поделиться секретом? Я, может быть, от моли погибаю, скоро последние штаны дожуют, а ты кочевряжишься. В могилу, что ли, собираешься секрет унести?

Марат Иванович снова вздохнул.