Отражения

— Разом навалимся — порвём девку, — объяснил Грiцо, сплёвывая. — Не волнуйтесь — всем достанется.

Трипалы поняли, что хотел сказать вожак, но соглашаться не спешили:

— Так пять минут всего!

— Не успеем!

— Кто не успеет — продолжит после допроса, — вывернулся Грiцо.

— От то дело!

Упоминание Фокалора и обещание решить с девкой «по совести» привели трипалов в чувство. Они переглянулись и быстро соорудили очередь, в которой чётко отразился уровень физической готовности бойцов. Вожак, разумеется, подошёл к Марси первым и, расстёгивая ремень, поинтересовался:

— Готова?

И только теперь она заметила, что у него отсутствует левое ухо.

— Меня тошнит, — заявила в ответ девушка и закашлялась, словно действительно накатила дурнота.

— Да плевать! — признался Грiцо, а его сородичи весело захрюкали. — Я тебя по-любому смогу, пусть тебя даже тошнит в процессе, бо не интеллигент… — А в следующий миг увидел пошедший изо рта Марси дым и вздрогнул: — Ты что творишь?

— Она ведьма? — поинтересовался самый хилый трипал, радуясь тому, что оказался дальше всех от фигуристой, но, как выясняется, опасной девки.

— Ты что делаешь?! — рявкнул главарь.

Но Марси не отвечала. Наклонилась вперёд и судорожно выдавливала из себя чёрные клубы, которые не разлетались по подвалу, а продолжали виться рядом с девушкой, становясь всё гуще и гуще.

— Надо позвать баала, — пролепетал хилый. — Я сбегаю?

— Сбегай, — кивнул Грiцо, замерший с приспущенными штанами.

Но хилый не успел.

Просто не успел.

Дым загустел, сконцентрировался, собрался в вертикальное «веретено», а затем — в невысокого, очень плотного чёрного человека, одетого в одну лишь набедренную повязку, на поясе которой висели в ножнах два коротких, изогнутых ножа. Не африканца, а именно чёрного, словно вырезанного из мрамора. Человек сделал маленький шаг, закрывая девушку собой, оглядел растерявшихся трипа-лов пустыми, словно у мертвеца, глазами, выхватил ножи и молча бросился в атаку.

Марси отвернулась.

Чтобы и в самом деле не стошнило.

* * *

Фокалор убрал телефон в карман и улыбнулся: разговор прошёл прекрасно, сюзерен ничего не заподозрил, и у него есть несколько часов, отсрочки от Авадонны для реализации задуманного. Можно попробовать успеть: закончить с девкой, устроить жертвоприношение, вскрыть дверь на Севморзаводе и пройти в запретную зону.

Баал повернулся к дверям и… замер в недоумении.

Разговаривая с Молохом, а после — размышляя, он совершенно не обращал внимания на доносящийся из соседнего помещения шум. То есть какие-то вопли до него долетали, судя по грубости — вопли низших, но Фокалор не вслушивался и лишь мельком подумал, что напрасно отдал тупым трипалам такую красавицу — нужно было попробовать её первым.

Однако сейчас в подвале царила тишина.

Времени прошло немного, удовлетвориться трипалы не могли, но ни гогота, ни мольб о пощаде, ни стонов, ни ритмичных звуков соития не слышно. Почему?

Фокалор осторожно приоткрыл дверь, заглянул в подвал и присвистнул:

— Проклятье!

…изумлённо разглядывая мёртвых трипалов.

Только мёртвых трипалов. Валяющихся на залитом кровью полу.

Тот, кто это сделал, действовал профессионально и проворно: за те несколько минут, что Фокалор отсутствовал, неизвестный ухитрился перебить абсолютно всех остававшихся в подвале низших. Подвигом это действо не назовёшь, но скорость расправы произвела на Фокалора впечатление.

«Какие интересные особи водятся в Севастополе…»

А самое главное — это сделала не девчонка. Марси стояла посреди комнаты спиной к нему, разминала освобождённые руки и не производила впечатление особы, которая только что расправилась с семью трипалами.

«Но кто?»

А в следующий миг дверь, которую Фокалор осторожно приоткрыл, резко вернулась обратно и приложила баала по голове. Удар оказался настолько силён, что красавчик рухнул на грязный пол и потерял сознание.

* * *

Вид с Лазаревских казарм открывался не самый лучший: на Южную бухту, где плавучий госпиталь и суда размагничивания соседствовали с игрушками миллионеров, на город, крепко спящий перед новым днём, на кусочек моря вдали… Именно так: на небольшой кусочек моря, и потому Француз, стоящий позади Редьки с подсвечником в прозрачной руке, не удержался от ехидного замечания:

— У тебя на холсте слишком много моря для вида отсюда.

— Знаю, — коротко ответил художник, чья кисть летала по холсту так уверенно, словно он работал солнечным днём.

— Надо было ехать на Фиолент.

— Кто бы мне там держал свечку?

— В Фиоленте нет призраков? — притворно удивился Француз.

— Не встречал.

— Если ты такой привереда — пиши картину днём, а не ночью.

— Я тороплюсь.

— Взял бы с собой кого-нибудь.

— Мне показалось, что рядом должен быть ты, — подумав, ответил Редька.

— Почему? — удивился Жан-Люк.

— Ты можешь понять, что я пишу.

— Правда? — призрак поднялся на цыпочки, внимательно оглядел полотно и пожал плечами: — Я не знаю.

— Я не сказал, что ты знаешь, — хмыкнул художник. — Я сказал: ты можешь догадаться.

— Конечно, это многое меняет, — проворчал Француз, вновь поднимаясь на цыпочки, чтобы лучше видеть незаконченную работу. — У тебя грубый мазок.