Отражения звезд

— Завтра поедем в Коломенское, посмотрим старинные церковки, перевезенные с Севера, — сказал Астасьев. — Вам, Пелагея Семеновна, тоже будет интересно взглянуть.

— А мне все интересно, — и Астасьев особенно любил ее за эту живость, за нестареющую душу, за то, что такая компанейская она, Пелагея Семеновна...

— Спущусь, заправлю машину, — сказал он после чая. — А ты ложись, Лиза, намоталась за день в школе. Ложитесь и вы, Пелагея Семеновна, а я прогрею мотор кстати, утром легче будет завести.

Гараж во дворе был металлический, через неделю-другую придется сливать воду на ночь, и Астасьев спустился во двор, а женщины прибрали со стола и стали мыть посуду в кухне.

— Удивительная все-таки вещь — музыка, — сказала Елизавета Сергеевна. — Мите только кажется, что она не влияет на него... еще как влияет!

И она вспомнила и тихую улицу с невидимым снегом, крутившимся возле фонарей мошкарой, и то, как муж завел ее в подъезд, словно они не были уже восемь лет вместе, и то, как она призналась ему, что он навсегда отбил ее...

— Поеду обратно в Тамбов, пластиночек хороших мне дай, у меня проигрыватель, — сказала Пелагея Семеновна. — Может, и я на старости лет к музыке приохочусь.

— Никуда ты не поедешь, мама, да и твои внуки не отпустят тебя.

И Пелагея Семеновна была внутренне довольна, что дочь полагает так, да и какой уж Тамбов теперь — без внуков?

— Куда тебе в Тамбов! — сказала Елизавета Сергеевна задумчиво, и мать ответила:

— Совсем запуталась в сетях.

Но это были такие нужные, такие дорогие ей сети.

Астасьев долил из канистры бензин в машину, завел уже застывающий в предзимье мотор, дал хорошо прогреться и вернулся домой. Жена и Пелагея Семеновна уже легли, постель ему была постелена на диване в его рабочей комнате, и он достал из картонной трубки свернутый чертеж, приколол его кнопками к доске и посидел в раздумье над проектом ансамбля в новом микрорайоне, со старыми соснами между домами, и округлые, погожие облака над крышами десятиэтажных зданий, старательно изображенные на чертеже, тоже как бы входили в ансамбль... наверно, это и была та гармония, которая держит в своих руках и Бетховена, и высотное здание.

Он посидел минуту с закрытыми глазами, думая о том, что нет ничего дороже того покоя, какой сейчас в их доме, Миша и Маша растут, сами лезут в машину, стоит только завести ее, а для сына нет бо́льшего удовольствия, чем сидеть рядом с отцом, следить искоса, как он нажимает ногой то педаль акселератора, то тормозную, следить и за стрелкой спидометра, ползущей вправо, особенно на загородном шоссе возле Внукова, где снимали на лето дачу, да еще с ветерком повози, чтобы был и вовсе доволен...

И он, усмехаясь, покачал головой самому себе, потом осторожно, на цыпочках, прошел в спальню, но ночничок-грибок потушили, в комнате было сонное дыхание уже троих, и он постоял в дверях и послушал это единственное, принадлежащее ему дыхание.

Потом он вернулся к себе, потушил настольную лампу, а за синим окном не то шел снег, не то лишь мерцало бертолетовой солью или толченым перламутром, или летит лебяжья стая, сыплется подкрыльный пух, и улица уже покрыта этим белым, нетронутым пухом. А завтра утром поедут в Коломенское, всем семейным, тесным навалом поедут в Коломенское, Мишка, конечно, будет рядом, его не оторвешь от стрелок и педалей а женщины будут позади, две с четвертью женщины будут позади, и Машка скажет:

— Не гони, папа, не будь лихачом!

Наверно, мать или Пелагея Семеновна подсказали это, ей понравилось, что нужно построже с отцом, она повторит: «Не будь лихачом, папа», и они поедут в Коломенское с его деревянной музыкой... но все-таки нужно постараться понять хоть и не Бетховена, а кого-нибудь попроще, но все-таки постараться понять.

Осенний лист

Маркелов вышел на террасу, вдохнул с приятностью запах вызревающих на подоконнике яблок и спустился в сад, в стеганке и шляпе, хотя было еще совсем тепло. Однако осень есть осень, а пар костей не ломит, всегда лучше поосторожнее в эту пору. Но с городом можно повременить, для здоровья пожить еще на чистом воздухе.

Шесть лет назад жена сказала: «Трудный ты человек, Яков Савельевич, такой трудный!», он ответил тогда: «Поищи кого-нибудь полегче», искать кого-нибудь жена не стала, а уехала на месяц-другой к сестре в Липецк, кстати врач порекомендовал липецкие грязи. Но месяц-другой растянулись на целых шесть лет, и уже шесть лет он был один, сначала мысленно говорил со злорадством: «Ладно, похлебай липецкой грязи, еще приедешь кланяться». Кланяться жена не приехала, а потом написала в письме: «Лучше нам врозь жить», и он тоже мысленно сказал: «Чего лучше, одному, по крайности, легко будет», — и вправду, одному много не надо, и на сберегательной книжке помаленьку накапливалось.

Дочь Нюра давно вышла замуж, жила с мужем и двумя детьми в Макеевке, где больше угля, чем зелени, написала с год назад: «У нас, папа, тяжелый воздух от шахт, хотелось бы с детьми провести отпуск у тебя, все-таки кругом природа и местность хорошая».