Отражения звезд

А вскоре явилась и целая комиссия, осмотрела дом, попрыгала на его шатких полах, слазила на чердак, и, когда ходили по чердаку, из щелей потолка сыпалось, отжил дом, отслужил свое, да и улицу расширяют, их Московскую улицу, на которой встал наместо старого не один новый дом, поселок растет, и не за горами время, когда, может быть, станет и городом.

— Мне не век жить, миленькая, — сказала Зоя Васильевна, когда Евлампиева пришла к ней как-то, а за последнее время все чаще заходила, по-мужски твердая и чуть властная, но с живой душой, все чувствующей, особенно потому, что не сложилась собственная жизнь, не было на склоне лет детей, а без детей какое же утешение в эти годы, и как было бы для нее, Зои Васильевны, без сына и без его судьбы, хоть они и в разлуке? Но что же делать, если пришло время, все хилеет понемногу, и уже давно не верит она своему сердцу, в котором тоже что-то шуршит и шуршит, как в стенах их старого дома, там — древоточец, а тут, может быть, — сердцеточец, если только водятся такие... — Васенька с поселковым Советом списался, наверно, — сказала она Евлампиевой, чтобы та не подумала как-нибудь нехорошо о сыне. — Поживу в комнате, а плодовые деревья в школьный сад пересадят, я уже оговорила это.

Она и вправду напомнила о своих деревьях комиссии, приходившей осматривать дом, и тот, кто побывал в первый раз, пообещал:

— Пересадим, мамаша.... все в лучшем порядке будет. Вам самим приятно станет, если детишки вашими яблоками попользуются, а дом жалеть нечего, труха и труха, да и мебелишка ваша уже вся никуда, и перевозить не стоит.

Но Зоя Васильевна не хотела, чтобы так говорили о доме, когда-то молодой муж привел ее в этот дом, доставшийся ему еще от отца, старого садовода Реведцова, в доме тогда было много растений, на всех окнах стояли горшки с цветами, и скромная герань с ярко-пурпуровыми цветами встречала, когда муж привез ее из родильного дома, а на руках мужа был их первенец. И даже игрушки сына, коробочки, которые он клеил, альбомы для рисования, жестяные банки с винтиками и шурупчиками, а потом и конструкции «Юного техника» — неужели все это — труха, и только выкинуть при переезде?

Она теперь особенно любила свой дом, он был как тяжелобольной, которому нужно облегчить его уход, и она старательно подметала по утрам полы, на которые за ночь насыпалась какая-то древесная осыпь — может быть, след работы древоточца, открывала окна, чтобы проветрить хорошо, она хотела, чтобы дом чувствовал ее последнюю заботу о нем и понимал, как нелегко ей будет расстаться с ним.

А теперь, когда осень поснимала с деревьев листья, Зоя Васильевна собрала букет больших, почти красных листьев клена, поставила в вазу на подоконнике, и они походили своим цветом на ту герань, к которой подошла она с сыном на руках, держа его у груди, и он только почмокивал, а она смотрела на герань, как бы сулившую, что все будет так же ярко в ее жизни...

К Новому году сын перевел, как обычно, тридцать рублей, написал на складывающейся пополам нарядной открытке с изображением рассыпающихся огней фейерверка над зубчатой Кремлевской стеной: «Поздравляю с Новым годом, дорогая мама, и желаю, чтобы все было хорошо у тебя», словно мог еще вылечиться от своей болезни их дом, стать снова крепким и надежным, и не придется только издали смотреть на их яблони в школьном саду, и то если не повредят корней при пересадке.

«Поздравляю и я вас с Новым годом, Васенька, — писала она на ответной открытке, только не такой красивой. — Дай бог, чтобы он был счастливым для вас обоих и чтобы успешно шла ваша работа».

А открытку с изображением фейерверка над Кремлевской стеной она положила в альбом с фотографиями, который год назад прислал сын, с высокими домами и с теми полукруглыми сверху балкончиками, про которые сын написал, что они называются лоджиями.

Ковшик

Ксюшу выписал из деревни дядя, брат покойного отца, Иван Лукич Тельников: Иван Лукич написал в письме, что два года назад овдовел, живет сейчас один, сын со своей женой на отшибе, а при доме фруктовый сад, за которым некому присматривать, так что нужен свой человек рядом.

Мать в последние годы болела, работала в колхозе через силу, сказала:

— И то правда... поезжай, Ксюша, к Ивану Лукичу, поможешь ему по хозяйству, а он человек положительный, на крепких ногах стоит, — хотя знала, что по своей натуре он больше человек скаредный, но что было делать, к тому же нужно как-нибудь устроить дочь, а на свои слабые силы мать не надеялась. Жить им обеим было трудно, и Ксюша решила поехать к Ивану Лукичу в тот подмосковный город, где у него был дом и фруктовый сад, а сам он заведовал лесным складом.

Иван Лукич, большой, с круглой лысиной до самой кромки волос на затылке, сказал сразу:

— Я на подмогу тебя вызвал, сейчас кругом один, а мне помощь нужна, у меня сад хороший, и клубника как раз на подходе, так что поможешь мне.

Он оглядел Ксюшу, как бы по-отцовски обнял ее, но так, что Ксюша отпрянула, а он сделал вид, что не позволил себе ничего лишнего.