Он этого еще не знал, но избавление было уже близко. Весной 1944 г. генерал Эйзенхауэр провозгласил приоритетной задачей уничтожение громадных бетонных бункеров на севере Франции, и в течение следующих нескольких месяцев союзники сбросили на них 7 млн килограммов взрывчатки. В нескольких атаках использовались новые сейсмические бомбы весом 5,5 тонн, которые вызывали удары тектонической силы. Таинственный бункер «Фау-3» в Мимойеке подвергся особенно сильным бомбардировкам, выдержав более десятка налетов с участием 2200 самолетов; окружающий его ландшафт впоследствии выглядел словно кожа после оспы, изрезанный и изрытый перекрывающими одна другую воронками. В целом эти налеты, стоившие союзникам 450 самолетов и 2900 жизней, не принесли никакой пользы. Разведывательные фотографии показали, что активность в бункерах не снизилась ни на йоту. Солдаты и материалы продолжали прибывать, а сами бункеры – расти. Самые разрушительные бомбы из арсенала союзников оказались бессильны. Командование начало разрабатывать новые подходы и вскоре изобрело нечто выдающееся. В марте 1944 г. один капитан ВМС предложил брать старые, «потрепанные войной» бомбардировщики Liberator и не отправлять их на металлолом, а превращать в бомбы – набивать взрывчаткой и обрушивать на цели. Учитывая затраты, не говоря уже об опасности, применять их имело смысл только против самых неприступных объектов, и бункеры на севере Франции заняли первое место в этом списке.
Армия и флот работали над этими летающими бомбами независимо: флот назвал свой проект «Наковальня», а армия – «Афродита», но идея была одной и той же. Для каждого боевого вылета требовалось два самолета – ведущий («мать») и ведомый («дитя»). Потрепанные бомбардировщики становились «детьми». Для подготовки такого самолета бригада механиков снимала с него все до последней мелочи, внутри и снаружи: ящики для боеприпасов, бомбодержатели, скамьи, столы, турели, пулеметы. Убирались даже несущие конструкции, после чего корпус бомбардировщиков приходилось укреплять досками. В целом, чертовски хорошо потрудившись, механики удаляли с бомбардировщика четыре тонны металла, облегчая его почти на четверть. Закончив, они уступали место другим бригадам, которые набивали «детей» взрывчаткой. Для этого использовался либо напалм (гелеобразный бензин), либо нитрокрахмал (кислоты, смешанные с кукурузным крахмалом, обычный компонент ручных гранат того времени). Взрывчатка поступала упакованной в ящики, и каждый бомбардировщик вмещал их примерно 10 тонн. Нагруженный таким образом бомбардировщик превращался в бомбу.
Поднять такую летающую бомбу с земли было очень трудно. Единственным нетронутым элементом самолета оставалось кресло пилота, и, если вам когда-либо доводилось вести загруженный под завязку микроавтобус, вы можете себе представить, как все это громыхало по взлетно-посадочной полосе. Как будто вокруг вас трясется мебель, нависая над вашими плечами и зловеще кренясь от каждого толчка, – только в этом случае стучат не лампы и книжные полки, а ящики с напалмом. И пилоту, нужно сказать, еще повезло. Хотя в самолете оставалось только одно сиденье, для выполнения операций «Наковальня» и «Афродита» требовалось два человека – пилот и инженер, которому во время взлета приходилось бы сидеть на полу, обхватив сиденье руками и ногами и моля Бога, чтобы взлет оказался плавным.
Поднявшись в воздух, пилот переходил бы в крейсерский режим полета на высоте 550 м, а инженер поднимался бы с пола и настраивал бы автопилот – ряд гироскопов, контролирующих тангаж, крен и рыскание. Каждый гироскоп должен был быть откалиброван независимо, ведь именно на них ложилась основная работа по доставке летающей бомбы во Францию. Но не вся. Чтобы направить самолет точно в бункер, нужен более точный контроль, чем может обеспечить автопилот; тут-то в дело и вступал ведущий самолет. У «матери» имелась возможность дистанционного управления, что позволяло ей направлять «дитя» левее или правее, а также отправлять его в пике. Единственная проблема заключалась в том, что, учитывая слабое в то время развитие электроники, комплект дистанционного управления нельзя было просто купить и установить. Необходимо было подключить и откалибровать несколько различных схем, изготовленных на заказ, и все это можно было сделать только в полете. В общем, на работу со всем этим оборудованием у инженера уходило бы около получаса.
Когда этот этап был завершен, инженер передавал бы на ведущий самолет кодовое слово (например, «смени картинку»), и «мать» брала управление на себя. Окончив свою миссию, инженер должен был спуститься в брюхо самолета через люк и пролезть через проход шириной в 60 см к аварийному выходу. Там он пристегивал бы парашют и, пытаясь не обращать внимания на вращающийся в паре метров от своей головы пропеллер, бросался бы в бездонную синеву.