Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

После обедни послушники расположились в трапезной. Наскоро пообедав — стол был постный: крапивные щи да полба, — принялись со вниманием слушать согбенного седобородого схимонаха. Отец Пимен, так его звали. Надо признать, рассказывал монах интересно, все больше о святых мучениках — о чем же еще-то?

Потом — к вящему удовольствию Прохора — схимника сменил судебный старец Паисий. Явился он не один, со служкой, тащившим целый мешок книг, кои отец Паисий с благоговением истого книжника аккуратно разложил на столе.

— Грамотеи есть? — оглядев послушников, поинтересовался старец.

Из десятка человек откликнулось двое, и Паисий недовольно пожевал губами. Потом, правда, улыбнулся:

— Ин ладно, хоть узнаете Божьим соизволением книжицы. Вот это, — он поднял со стола небольшую книжку, — Псалтирь, в коем все псалмы имеются. Книжица сия библейская с языка греческого монасями-подвижниками Кириллом и Мефодием переведена. Важнейшая книжица, указует, как службы вести. А вот, — он взял в руки другую книгу, посолидней, потолще, с застежками тусклого серебра, — Часослов, ну, он для певчих больше, в нем и молитвы, и песнопения. А это вот Святцы — все святые там и их во славу Господа подвиги. А вот — Шестоднев, истолкования, ну, это еще вам знать рано…

Отец Паисий так бережно брал в руки книги, словно те были сделаны из хрупкого венецианского стекла, сразу было видно, что судебный старец знает толк в книжицах, и, наверное, не только в богослужебных. Книжник! Вот это было важно, вот это обязательно нужно было передать Иванке, и как можно скорее. Ведь зачем-то нужен был помощнику приказного разбойного дьяка этот немаленький монастырский чин. Судебный старец — должность великая, из одного названия ясно. Вот только — «старец»… Прошка едва сдерживал смех, глядя на далеко не старого еще монаха, осанистого, высокого и, видать, сильного. Если один на один схлестнуться, еще неизвестно, кто кого на кулачках уделает — Прохор старца или старец Прохора?!

Перекрестившись на киот, молотобоец отогнал греховные мысли и, придав лицу соответствующее ситуации постное выражение, обратился к отцу Паисию с каким-то глупым вопросом. Что спросил — потом и сам не помнил, кажется, что-то о первых святых-мучениках. А старец вопросу обрадовался, отвечал подробно и о первых святых рассказал — будто сам видел, как они мученическую смерть за веру Христовую принимали — и об императорах, царях римских не забыл: Нерона какого‑то упомянул, Калигулу, Гелиогабала — имен таких Прошка в жизни своей и слыхом не слыхивал! С Митькой бы отцу Паисию поговорить — вот с кем одного поля ягоды.

Хорошо говорил старец, красиво, познавательно, интересно — так бы и слушал, не отрываясь. Однако все имеет конец — окончился и час просвещения. Отец Паисий ушел, на прощание благословив послушников, ну а те вознесли молитву да отправились обратно на задний двор — доколоть дровишки да сложить поленницы стогом. Стогом-то сложенная поленница и красива, и ветер ее не берет, и дрова лучше сохнут. Складывали не торопясь, на совесть, даже после вечерни еще пришли прибраться. Темнело, хоть и стояли ночи белые, а все ж уже не день. Разговорились. Прохор все про Паисия выспрашивал да — на всякий случай — про Анемподиста-тонника, мало ли кто где чего слышал. Про Паисия-то никто ничего особенного и не знал, а вот про тонника… Прохор ушам своим не поверил! Дескать, белявый монах про наряды какие-то говорил.

— Про наряды?! — вскинул глаза один из послушников, Василек Утри Сопли, совсем еще мальчик, дите безусое. — Ой, братцы, слыхал я, прости Господи, будто в обителях дальних такие монаси есть, что рыла себе бритвой скоблят поганым образом, а промеж собою как жена с женою живут! Рясы носят шелковые, все нарядами интересуются.

— Да-да, — подал голос другой послушник, длинный, несколько угрюмый парень, имени его Прохор не помнил. — И я слыхал, как белявый чернец про наряды выспрашивал. Тайно так, тихонько, да все по сторонам оглядывался. Меня не заметил, я за кучей навозной был. А говорил смешно, будто не русский.

— Так он и есть не русский, — качнул головой Прохор. — Карел. Будто он содомит? Ну уж, скажете тоже.

— А чего ж он тогда про наряды выспрашивал? Не, нечистое тут дело. Я с этим белявым в одной келье спать не лягу!

— И я не лягу!

— И я…

В общем, поговорили. Уж немного времени оставалось до всенощной чуть покемарить, Прохору только не до сна было. Проводил своих в братскую келью, сам выскользнул — будто бы по нужде — и к Варнаве-будильщику. Будильщик — это должность такая, не особо высокая, поутру всю братию будить. С Варнавой этим Прошка еще по прибытию уговорился, чтобы тот его в мир выпускал за малую — в «полпирога» — мзду. В общем-то, не особенно и трудно было из монастыря выйти, никто особо и не следил за послушниками — чего следить-то, коли люди сами, по доброй воле, от жизни мирской и соблазнов всех отреклися?