Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

Василиска вчера гадала. На Аграфену-купальницу отпросилась у матушки-настоятельницы, насобирала по лугам двенадцать трав — васильков, порею, чертополоха с папоротником — уж эти-то две травины для гадания обязательны. Ночесь положила травицы под подушку, загадала на суженого — он и приснился, не обмануло поверье. Будто бы зима на улице, снег лежит белый-белый, а на посаде, у соборной церкви, — свадебный пояс. Возки бубенцами украшены, цветные ленты лошадям в гривы вплетены. И будто бы выходит из возка она, Василиска, в подвенечном наряде. А колокола так и благовестят, благостно, напевно, звонко, и от возка к церкви — ровно бы ковер из луговых цветов — васильков, колокольчиков, купальниц. А по ковру тому, протянув руки, идет навстречу Василиске суженый в атласном кафтане с золотой канителью. Воротник стоячий на плечах — козырь — шапка бобровая, а лица-то не видно! Обнялись, поцеловались — ан по-прежнему лицо как будто в тумане. И захочешь, да не разберешь кто. Колокола звонче забили, вокруг какие-то незнакомые люди, все нарядно одетые, с подарками, в церкви — батюшка в золоченой ризе. Остановилась Василиска, на икону Богоматери глянула, скосила глаза — а вот он, жених-то, и показался! Иванко Леонтьев, тот самый, по которому Василиска давно уже сохла, чувства свои в душе глубоко затая. С первого взгляда понравился ей этот красивый юноша, светловолосый, с карими блестящими глазами. Скромен, улыбчив, а как посмотрит… Так и захолонуло, запропало девичье сердце. И сама не поняла, как так случилось? Был раньше один воздыхатель, Прошка, ну да того Василиска братом считала. А вот Иванко — совсем другое дело. И ведь не зайдет, не проведает. Митька говорит — занят очень. Занят… От того же Митрия знала девушка — это благодаря Иванке пристроилась она в паломнический дом при обители Введенской. Сама матушка игуменья Дарья ласково с ней разговаривала, однако в послушницы не звала, лишь к молитве кроткой призывала. Умна была Дарья, мирскую жизнь понимала куда как лучше многих. Вот и Василиску привечала, хоть та и никто для обители — так, паломница, гостья. На игуменью глядя, и другие монашенки синеглазой паломнице благоволили, молитвам новым учили, псалмам и иногда — от матушки-настоятельницы в тайности — вспоминали прежнюю мирскую жизнь. Хохотали даже, хоть и грех это. Однако гаданье свое Василиска и им не доверила, сама по себе трав на лугу насобирала… Вот и приснился суженый. Митька с утра забежал, попросила его напомнить приказчику, дескать, навестить обещал, а глаз не кажет! Инда, усовестится, придет. Хоть одним глазком взглянуть, поговорить, посидеть рядом, руки невзначай коснуться. А между тем дело к Иване Купале шло — празднеству особенному, греховному даже. Хотя, по народным поверьям, грех не в грех на Купалу считался, чем многие девки и парни пользовались, Василиска-то раньше ночью в росе не купалась, да и в реке поутру — только вместе с другими девками, мала была, да и суженого не было… А что, если Иванку на Купалу позвать? На тот дальний луг, за рекою, где самые игрища? Подумала так Василиска, а лицо будто ожгло крапивой — до чего стыдно стало! Бросилась пред иконами на колени, знамение крестное сотворив…

Молилась… Вдруг почувствовала — стоит позади кто-то. Обернулась — и покраснела еще больше. Господи, Боже ж ты мой!

— Здравствуй, девица, — улыбнулся Иван. — Все ли подобру-поздорову?

— Благодарствую, — Василиска чуть поклонилась, зарделась вся. — Все хорошо, твоими молитвами.

Иванко усмехнулся:

— Отчего ж только моими? Нешто некому боле за тебя молиться?

Ничего не ответив, девушка уселась на лавку, жестом пригласив гостя присаживаться рядом. Так они и сидели в небольшой горнице, даже скорее келье — друг против друга, потупив очи.

А сквозь небольшое оконце с улицы доносились песни и хохот — народ деятельно готовился к ночи Ивана Купалы.

— Хорошо им, — прислушавшись, Василиска вздохнула. — Весело.

Ивану подумалось вдруг — до чего же здесь скучно этой веселой красивой девчонке! Ей бы хороводы водить, венки вить с подружками, а она вынуждена в тесной келье скрываться, и еще хорошо, что так обошлося. А келья-то, будто тюрьма, темная, оконце узенькое, лампадка под иконами еле теплится. Сидел, сидел Иванко, незнамо, что и сказать, а потом возьми да и брякни:

— А давай на праздник сходим?

Василиска встрепенулась, старательно пригасив промелькнувшую в глазах радость:

— Так ведь грех то!

— Так, чай, не большой — отмолим!

Юноша улыбнулся, взял в свою руку девичью ладонь — Василиска аж затрепетала, — зауговаривал:

— Ну правда, пойдем! Хоть одним глазком на веселье взглянем. А здесь скажем, будто родичи к тебе с дальнего погоста приехали, повидать. Вот, мол, к ним на постоялый двор и ушла.

Девушка опасливо вздохнула:

— Ой, Иване, страшно!

Иван уж дальше — с места в карьер:

— Страшно? А хочется? Ну скажи, ведь хочется хоть одним глазком…

— Искуситель ты, Иване, — Василиска расхохоталась. — Прямо райский змей!

— Змей? Ну уж, скажешь тоже… Ну пойдем, а?