Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

— А ты что думал, уже все закончилось? — мигнув Прошке, засмеялся Иван. — Нет. Теперь я вас оружному бою зачну учить. Вырубил палку? Молодец. Становитесь так, как ты, Проша, показывал. Холодным оружием бой мудреный, во многом от оружного вида зависит. Есть палаш — тяжелый, правда, полегче меча, но все-таки. Лезвие с двух сторон заточено, а бывает: одна сторона — полностью, а другая лишь наполовину — так и называется, полуторная заточка. Им, палашом, и колоть, и рубить можно. Другое дело — сабля. У нее одно лезвие, для рубки, клинок, как вы, думаю, видали, изогнутый, хорошо ударить можно! Сабля палаша чуть полегче, еще легче — шпага, что в немецких землях используют. Шпагой, как и палашом, и рубить, и колоть можно, только не в пример изящнее, чем палашом. Видал я, как настоящие мастера шпагой орудуют, — фехтование называется, — и сам тому учился. В странах немецких и у фрязин целые фехтовальные школы есть. Вот у шпаги точно — не сила, ловкость нужна. Ну, еще и пальцы длинные, цепкие… вот как у тебя, Митрий.

Отрок недовольно покосился на свои пальцы. Пальцы как пальцы, не особенно-то и длинные. К его удивлению, обучение оружному бою оказалось менее утомительным и куда как более интересным, нежели умение махать кулаками. Может, это оттого, что заместо настоящего оружия покуда держали в руках палки, на которых и отрабатывали показанные Иванкой удары. Все эти защиты, отбивы, обвивки были для Митрия в новинку.

— Неважно что — сабля или, там, шпага, — не сама по себе колет-рубит, а управляется двумя пальцами, большим и указательным, — учил Иван. — Шпагою действуете так: если атакуете — сперва наносите противнику укол, затем отбиваете клинок противника, сменяете позу, и снова почти то же самое. Саблей иначе действуют — рубят, и тут главное — крепость клинка. Ну и ловкость, конечно, точность и быстрота. Ну-ка, попробуем… Становитесь в позу, вот вам палки… Выпад! Отбив! Укол! Так… Еще раз! Молодец, Митрий! А ты, Проша, не силой, ловкостью действуй. Ну, скажи на милость, на что тебе указательный палец? Что ж ты его так скрючил-то?

После таковых занятий опять употели и бросились было к реке… Да так и застыли, увидев на плесе недвижное, прибитое волною тело.

— Эвон что! — тихо промолвил Митрий. — Утопленник.

Все трое перекрестились.

— Посмотрим? — Подойдя ближе к лежащему лицом вниз трупу, Иван оглянулся на приятелей. — Вдруг да живой?

Прохор опасливо повел плечом:

— Ага, живой, как же!

— И все же посмотрим!

Иван наклонился и с помощью подбежавшего Митьки перевернул тело. Так и оказалось — утопленник, и пролежавший в воде уже несколько дней, — кожа размякла, набухла, а лицо было объедено рыбами. Белобрысые волосы лениво покачивались набежавшей волной.

— Одежка немецкая, простая, — задумчиво произнес Иван. — Полукафтан, пояс… Оба-на! А кафтан-то на груди разрезан! Прямо под сердцем. Кровь, правда, вода вымыла — но, видать, хорошо саданули кинжалом. И даже кошель не сняли… Ну-ка, посмотрим.

Немного повозившись, юноша вытащил из кошеля утопленника несколько серебряных монет, средь которых оказалась и пара больших — талеров.

— Значит, не ограбить хотели, — тихо сказал Прохор. — Из-за чего ж тогда убили немца?

— А немец-то — из свейских краев, — подняв глаза, заметил Митрий. Что-то больно знакомым показался ему утопленник. Белобрысый… Юхан-приказчик? Жаль, лица не разберешь. — Эвон, пуговицы-то на кафтане посеребренные — так в Швеции носят.

— Тихо! — вдруг шепотом скомандовал Прохор. — И пригнитесь все. Да пригнитесь, кому говорю, — эвон, лодка!

— И что — лодка? — начал было Митька, но, разглядев плывущих в лодке людей, прикусил язык, послушно укрывшись за камышами. Больно уж угрюмыми выглядели гребцы, про таких свеи говорили — «висельники».

— Ну и хари, — всматриваясь в лодочников, прошептал Прошка. — Ну их, пущай проплывут. Скажут еще — мы этого свея убили.

— Так он же давно в воде!

— Угу… Ограбили, убили, утопили, а сейчас в другое место решили мертвяка перепрятать. Судейские-то старцы так и порешат! Хотите разбирательства?

Разбирательства никому не хотелось.

— Тогда и сидите молча, — сурово подытожил молотобоец, глядя, как лодка с подозрительными гребцами споро поднимается вверх по течению реки.

— А я, кажется, знаю этих парней! — неожиданно произнес Митрий. — Ну, не то чтобы знаком, а видал, запомнил. Особенно вон того, чернобородого, со шрамом. Это ныряльщики, ну, те, что утопленные сокровища ищут из монастырской казны. Правильно мы спрятались, они чужих не любят. Интересно, и чего их вверх по реке понесло? Казна-то внизу где-то.

— Может, схрон у них там тайный? — предположил Иван.

Прохор согласно кивнул:

— Все может быть. А не наведаться ли нам туда как-нибудь?

— Вот-вот, — поджал губы помощник дьяка. — Только чужих сокровищ нам и не хватало для полного счастья… А вообще-то да, — он вдруг тяжко вздохнул. — Серебришко-то наше кончается.

— Вот и я о том же! — воодушевился молотобоец. — Надо бы за этими ныряльщиками проследить. В случае чего, позовем монастырских — это ж их казна-то!