Отрицаю тебя, Йотенгейм ! (Должно было быть не так - 2)

Был ли сон или не был, наверно нет. Скитаясь по аравийской пустыне в желтом зное, никак не мог найти воду, мешала тянущаяся из-за горизонта лиана с длинными шипами, которые насквозь проткнули грудь, голову, руки. Видимо, поэтому не удалось заснуть на горячем песке, под шум прибоя невидимого моря. Так и лежал, глядя в бесцветное небо, пока кто-то не потеребил за плечо: «Пора меняться». Небо прояснилось, оказалось пестрым, в зените стояло светило – лампа дневного света, прибоя не было – все тот же переполненный тамбур электрички, несущейся неведомо куда. Вставать медленно, чтобы не лопнула голова. Уловить ноту, на которой можно держаться не падая в пропасть. Как, например, было с зубами. Последний год в России ознаме-новался большим напряжением и отсутствием свободного времени. От нервов «посыпались» зубы, но болеть им было запрещено: не до них. И они не болели. За границей, после выбора другого темпа и направления работы, все поменялось, стало позволительно расслабиться, и выяснилось, что оголенные нервы болят, и уже нет другого пути, как удалить половину зубов. Теперь задача серьезнее, нужно крепко держать в узде весь организм; туберкулез и гепатит на тюрьме как насморк, спидовых тоже хватает, а пневмония или какая-нибудь ангина – это и не болезни вовсе. Главное – это ходить. Шаг в одну сторону, шаг обратно – это уже что-то, а два или три – роскошь, но я ходил с упорством дикого животного в зоопарке; видимо, это было для остальных столь странно, что они слегка подвигались, давая мне сантиметры свободного пространства. Опять же – тюрьма, не запретишь. Свободен делать, что хочешь. Настолько, насколько сможешь. Сигареты кончились, но сюда, на вокзал, от решки регулярно шла «Прима», от которой быстро желтеют пальцы и чернеют зубы. Стоять, ходить, курить, несколько минут сидеть, опять стоять. Шаг вперед, шаг назад. Вентилятор иногда выключают, у тормозов сразу повисает желто-серая сырость. Здесь и унитаз, и раковина, на полочке общаковский кипятильник, и все время кто-нибудь кипятит воду. Здесь умудряются умываться и даже мыться, стирать, мыть пол, посуду. День не отличается от ночи, свет не гаснет никогда, тюрьма не спит, живет бурно, мучительно и шумно, круглые сутки. Всю ночь «забиваем шнифт», дорожник мечется на решку, гоняет грузы и малявы, телевизор орет, пока не сдохнет, но мнимая его смерть оборачивается анабиозом, и через час-другой он, скотина, реанимируется. Молодость требует шума даже в тюрьме. Рано, в конце ночи-начале утра звякнула кормушка: «Ребята, хлеб, сахар!» Баландер выдает по количеству присутствующих то, что у арестанта нельзя ни отнять, ни выиграть, ни вымутить. Пайка хлеба – это святое. Краюха черного вдва пальца толщиной и белого (не всегда) – половина того. Плюс неполная ложка сахару. Раздачей хлеба занимается в хате хлеборез. Вопрос решается тщательно, каждый обязательно получает свою пайку. Потом утренняя баланда, обычно недоваренная сечка без соли, от которой, за редким исключением, отказываются все, потому что она желудком не переваривается. Обязательно, когда появляется баландер, кто-то от решки пробирается к кормушке и шепчется с ним, если вертухай не стоит рядом. Баландер – это «ноги». С ним можно тусануть маляву в другую хату, на сборку, на другой корпус, у него же покупается за тюремную валюту – сигареты – ненормативное съестное, например несколько сморщенных сырых картофелин. Баландеры – презираемое племя той части арестантов, которые после суда отбывают срок не в лагере, а там же, где сидели под следствием. Таковые есть на хозяйственных работах, сантехники например, на больнице, на кухне и т.д. Хозбанда, одним словом. Чтобы попасть в нее, нужно, будучи осужденным на небольшой срок за нетяжкое преступление, написать заявление старшему оперативнику – «куму» или «хозяину» – начальнику тюрьмы – с просьбой оставить для отбывания срока на работах в следственном изоляторе, что само по себе означает: решившийся на этот шаг уже никогда порядочным арестантом не будет. Для принятия положительного решения по заявлению необходимо организовать соответствующему лицу взятку или проявить себя за время отсидки под следствием в сотрудничестве с кумом, т.е. участвовать в оперативно-следственных мероприятиях: стучать на сокамерников, если умом обделен, или выполнять более сложные задания, если позволяет уровень развития. «Хозбандит» часто уходит на волю досрочно, не говоря о том, что достаточно свободно передвигается по тюрьме, не голодает, спит не в камере на шконке, а в комнате на кровати, в корпусе, хотя и закрывающемся на ночь, но передвижение внутри которого не запрещено. Хозбандит, как ку-мовской сподвижник (по лагерному – красный) относительно ограждён от мусорского беспредела. Но вот незадача – приходится же хозбанде общаться с подследственными. Самая незавидная доля у баландера, он на границе двух стихий – мусорского хода, с одной стороны, и Воровского Хода, с другой, на границе двух идеологий, там, где две воды смешиваются и двуличие является нормой, в то время когда каждая сторона требует принадлежать только ей и всегда готова к карательным мерам. «Ноги», пойманные с «запретом» (водка, наркота и т.д.) или с непереданной куму малявой, уезжают общим этапом на зону, где процветавшего ранее баландера ждёт менее завидная доля. Если, конечно, нет средств откупиться. Со стороны подследственных тоже подстерегает опасность: могут, например, сунуть в кормушку под баланду раскалённую на самодельной плитке миску, на которой повиснет кусками обожжённая кожа с рук баландера. Могут плеснуть кипятком в лицо через кормушку. Вот и лавирует баландер между двух огней.