Отрицаю тебя, Йотенгейм ! (Должно было быть не так - 2)

В восемь утра – проверка, приближающаяся хлопаньем дверей и простукиванием камер деревянными молотками. Заранее отодвигаются занавески на шконках и решке, откидывается полог перед унитазом. В противном случае все это срывается рукой проверяющего. Прячутся предметы, подпадающие под запрет. На проверке выясняется, соответствует ли количество присутствующих списку, нет ли пьяных и запрета на виду, киянкой простукивается решка, шконари, дубок и тормоза, арестантам задаётся вопрос, все ли в порядке. Желающие могут покинуть камеру под любым предлогом или без него, в любом случае назад не вернут, но побежит по тюремным дорогам весть, и трудно будет ломовому утаить свой поступок и ещё труднее – обосновать, уже вряд ли ему быть порядочным арестантом.

В камеру заглянул проверяющий.

– Что-то вас тут до х..! И все – ни за что, – сострил старшой. – Пошли на коридор!

По одному в шеренгу на продоле. Пока один шарит в хате, другой проходит взглядом по глазам.

– Этот – что? Пьяный? – указывает на меня, спрашивая у смотрящего.

– Нет, старшой, он болеет.

– Ладно. Значит, все нормально?

– Да.

– Заходим. Заявления есть? – давайте.

Опять стоим как кони. Смотрящий со своей пальмы подолгу вглядывается в каждого арестанта, что-то соображая. Время от времени даёт кому-нибудь жёсткую отповедь по поводу каких-либо проступков, после чего в хате на время становится тихо. На мой взгляд, отповеди справедливые. Чувствуется, парень серьёзный и не без образования в обоих смыслах – и в формальном, и в трактовке Карнеги – как способности преодолевать превратности жизни. От семи, говорит, до двенадцати лет. Я скоро на волю, а ему тюрьма и лагерь на долгие годы, и он так спокоен – вызывает уважение.

«Гулять!» – раздаётся команда, как собакам, одновременно с ударом ключа в дверь. Опять муравейник, все одеваются. Если кто замешкался на выходе, тормоза злобно захлопываются перед носом арестанта, и на прогулку идут лишь те, кто вышел на продол. Идти тяжело. В прогулочном дворике сил хватает лишь на то, чтобы стоять прислонившись к стене, наполовину освещённой солнцем. Шумная компания затевается играть в футбол. Вместо мяча – набитый тряпками носок. В момент разделяются на две команды (интересно, по какому признаку) и, как дети, шумно и увлечённо гоняют носок, радуясь забитым голам. Неужели они не сознают, где находятся? Неужели их радость искренна? Вот, например, Дима – веселится больше всех, все ему нипочём. Как это можно понять? Но что это – в разгар борьбы за мяч, вдруг, как бы заслоняясь от солнца, Дима закрывает рукой глаза, садится на корточки, лицо искажается гримасой страдания. – «Что?!» – с тревогой спрашивает еговысокий курчавый парень по имени Артём. Почти невменяемо Дима говорит лишь одно слово «мама», и через секунду, совершив внутри себя какую-то тяжёлую, трагическую работу, снова улыбается, смеётся, бросается к мячу, но игра расстроилась, внезапно, как и началась, тень пробежала по лицам и исчезла, опять весёлые разговоры ни о чем, кто на корточках, кто тусуется. Свежий воздух бьёт в голову, как громкий стук в дверь. Надо ходить. Давай, пошёл, дышать глубже, спокойней. Стоп, не так глубоко. Держаться.

– Подойди, – это смотрящий мне. – Закуривай, – протягивает сигарету. – Я гляжу, ты не в себе. Это нормально. Надо привыкать. Заехал ты сюда надолго. (Ладно! – предупреждает мой протестующий жест. – Все сначала думают, что сейчас домой поедут.) Поэтому теперь главное – беречь здоровье. У нас порядок: если плохо, не скрывать, потому что может оказаться поздно. Соседняя дверь с нашей хатой – кабинет врача, можно обратиться за помощью. Напишешь заявление, отдашь на проверке, врач вызовет. На тюрьме есть больница. Правда, попасть на неё непросто. У тебя на воле кто есть? Родные?

– На воле у меня все есть.

– Понятно. Значит, передачи получать будешь. Продуктовая раз в месяц. Вещевая раз в три месяца. Лук, чеснок – по максимуму. Лечиться здесь нечем, лекарства редкость. На прогулку надо ходить в любую погоду, иначе легко туберкулёзом заболеть. Хорошо, если передадут постельное бельё. Чистота – залог здоровья. Да и смотреть на тебя будут по-другому. Сам-то за что заехал?

– Ни за что.

– Все ни за что, – согласился Володя. – А если серьёзно? Я, например, с ворами в законе работал. А ты?

– А я, наверно, за то, что не работал.

– Кого из воров знаешь?

– Никого.

– У тебя статья тяжёлая, а говоришь неправду. Мне – не надо.

– Я правду говорю.

– Ладно, об этом потом. Сейчас о другом. Следствие – оно само по себе, а здесь другое ведомство. Куму следствие по х.., ему главное – чтобы в хате был порядок, да польза какая-нибудь. Думаешь, за здорово живёшь в хорошей хате сидим? Ты для братвы денег можешь подогнать? Опять же больше шансов, что на общак не попадёшь. Адвокат есть?

– Нет.

– Могу помочь. Например, на воле с кем встретиться, чтоб деньги передали.

– Сколько.

– По возможности. Я по 800 долларов переправляю. Здесь, если деньги есть, братва как на серьёзного человека смотрит.

– Попробую. Пока связи нет.

– Ты подумай. Главное, не молчи, если что.