Отрицание ночи

Люсиль рассказывает о днях, предшествующих кризису бытия. Она плачет на бульваре, в китайской лавке, в Галерее Лафайет, покупает пианино на улице Вивьен, одежду и разные ненужные предметы. Затем она оказывается у Лакана, которому несколькими днями ранее отправила письмо, попросив о встрече. Когда секретарша объявляет, что Лакан не примет Люсиль, мама присаживается – якобы отдохнуть – в приемной. Вскоре психиатр выходит из кабинета, удивленно смотрит на маму, и та, бросившись на него, срывает с него очки. Кричит: «Я его сделала! Я его сделала!» Лакан бьет маму в лицо, секретарша толкает Люсиль, мама падает на пол, затем ее весьма неприветливо выпроваживают из здания. Эта сцена, по крайней мере так, как ее описывает Люсиль, объясняет подбитый глаз, с которым мама вернулась домой накануне своего припадка. Спустя несколько лет, в эпоху, когда я интересовалась семинарами Лакана, я спросила у мамы, правдива ли ее история. Так ли все происходило, как она написала? Люсиль заверила меня, что да. В последние годы своей жизни Лакан принимал пациентов каждые десять минут и получал за это астрономические суммы денег. Он болел раком, отказывался от лечения и вскоре сошел с пьедестала. Очередная женщина с приступом безумия его не интересовала. Вот, что рассказала мне Люсиль. Я не пыталась проверять ее на детекторе лжи. Я ей поверила.

Мама отлично запомнила 31 января: мое нежелание остаться дома; то, как я отправилась в коллеж; круассаны с миндалем, купленные Манон к завтраку; названия глав «Мастера и Маргариты», романа, который мама читала Манон вслух; внезапное чувство страха перед обложкой книги; фреска, которую мама несколько дней рисовала на стене в гостиной, почему-то кажется ей дьявольской (переплетенные линии напоминают свастику – этот крест подлежит немедленному разрушению). Мама просит Манон помочь ей закрасить фреску белым, сердится на дочь за медлительность. Люсиль трясет Манон за плечи, бьет ее, чтобы та закрашивала быстрее. А затем маме в голову приходит страшная мысль: воткнуть в глаза Манон иголки для акупунктуры, чтобы вылечить ее. На глазах у моей бедной сестры Люсиль сперва втыкает несколько иголок себе в голову.В полицейской машине Люсиль снова раздевается. Накрывшись коричневым одеялом, навязанным полицейскими, Люсиль галлюцинирует: ей представляется, что Жан-Марк, ее брат, встает из гроба одетый в синюю рабочую форму. В больнице Ларибуазьер Люсиль считают слишком агрессивной, поэтому маму передают в психиатрическую службу тринадцатого округа, которая в результате направляет ее в больницу Мезон Бланш, откуда мама выйдет спустя две недели больная на всю голову.

Я бы хотела, чтобы мама прожила дольше и успела прочитать столь тронувшую меня книгу Жерара Гаруста. Во-первых, потому что она любила живопись, а во-вторых, я уверена: с этой книгой мама чувствовала бы себя менее одинокой. Люсиль много рисовала, иногда занималась живописью, писала. От нее осталось множество автопортретов разных времен, пейзажей разных стран и репродукций, в частности Гаруста. Люсиль родилась с ним в один год и жила напротив Palace, чьи архитектурные изыски Гаруст часто срисовывал и где провел несколько ночей. В своей книге «Беспокойный» Гаруст подробно рассказывает о своем первом приступе безумия. Он, подобно моей маме, помнит все: бегство из дома, куда он приехал на каникулы с женой; путешествие на поезде и автостопом; обручальное кольцо, отданное первому встречному; паспорт, выброшенный в окно такси; деньги, украденные у родителей; купюры по пятьсот франков, раздаренные на улице мальчишкам; пощечину, отвешенную без причины незнакомой женщине; кюре из Бур-ла-Рен, которого он желал видеть немедленно, во что бы то ни стало; приступы жестокости.

«Некоторые безумства неизгладимы», – признается Гаруст.

Люсиль тоже ничего не забыла о том январском дне 1980 года:

В этот день моя жизнь изменилась навсегда. Мочевой пузырь кажется мне лампочкой в животе, дети Господни – дикими утками. Я больше не различаю реальность и фантазию. Прежде чем я попаду в психиатрическую клинику, я сорок восемь часов проведу в аду, где буду перемещаться, говорить, действовать, выходить за пределы себя, не двигаясь с места.

Время убежит вперед и будет стоить мне очень дорого. Это время невозвратно.

Память сохраняет все и после приступа выдает пациенту запись его души.