Отрицание цивилизации: каннибализм, инцест, детоубийство, тоталитаризм

«Пролетариат самый низший слой современного общества, может подняться, не может выпрямится без того, чтобы при этом не взлетела на воздух вся возвышающаяся над ним надстройка из слоев образующих официальное общество».

Гитлер

(«Моя борьба»):

«Современная так называемая цивилизация в моих глазах скорее всего является прямым врагом подлинной культуры, ибо на самом деле это в лучшем случае есть псевдоцивилизация, если вообще уместно здесь говорить о какой-либо цивилизации».

Ленин

(«Государство и революция»):

Диктатура пролетариата есть неограниченное законом и опирающееся на насилие господство пролетариата над буржуазией пользующееся сочувствием и поддержкой трудящихся и эксплуатируемых масс»

Сталин

(«Об итогах XIII съезда РКП (б)»):

«Старые навыки и привычки, традиции и предрассудки, унаследованные от старого общества являются опаснейшим врагом социализма. Они, эти традиции и навыки, держат в руках миллионные массы трудящихся, они захлестывают иногда целые слои пролетариата. они создают иногда величайшую опасность для самого существования диктатуры пролетариата. Поэтому борьба с этими традициями и навыками, обязательное их преодоление во всех сферах нашей работы… — являются очередными задачами нашей партии».

Очень красочно, более того, очень цинично сказал о сущности коммунистической революции и ее деятелях Троцкий (отнюдь не осуждая их) в своей книге о Сталине: «Революционный катехизис предписывает отказаться от всякого личного интереса, личного чувства, личной связи, порвать с цивилизованным миром, его законами и условностями. Признавать только одну науку, именно науку разрушения; презирать общественное мнение, ненавидеть установленные нравы и обычаи, быть беспощадным и не ждать пощады к себе, быть готовым умереть, приучиться переносить пытку; задушить в себе всякое чувство родства, дружбы, любви, признательности, чести; не иметь другого удовлетворения, как успех революции; уничтожать все, что препятствует этой цели, ценить товарищей только в зависимости от их пользы для дела, проникать во все круги общества, включая полицию, церковь и двор, эксплуатировать высокопоставленных людей, богатых и влиятельных, подчиняя их себе посредством овладения их секретами, усугублять всеми средствами беды и несчастья, от которых страдает народ, дабы исчерпать его терпение и толкнуть его на восстание. Наконец, соединяться с разбойниками, подлинными революционерами в России.

И. Фест, один из самых глубоких исследователей гитлеризма, справедливо считал, что намерения Гитлера нацеливались на некое внутреннее обновление, где компонентами были кровь и потемки души, т. е. не на политику, а на высвобождение инстинкта. И вызванный им мощный резонанс, конечно же, объясняется еще и тем, что он искал Утопию там, где, если следовать естественному движению человеческого духа, только и мог находиться во всех его ипостасях тот самый утерянный рай — в архаической, мифической первобытности. Доминирующий страх перед будущим, писал И. Фест, усиливал тягу к перенесению всех апофеозов в прошлое. Во всяком случае в фашистской «консервативности» проявлялось желание революционным путем повернуть историческое развитие вспять и еще раз вернуться к отправной точке, в те лучшие, определяющиеся природой, гармоничные времена до начала вступления на ложный путь[56]. В одном из писем 1941 г. Гитлер пишет Муссолини, что последние четырнадцать столетий были ничем иным, как паузой, а теперь история собирается «вернуться на прежние пути». И даже если в его задачу не входило восстановление допотопных порядков, то, по словам Гитлера, восстановить их систему ценностей, их мораль перед лицом врывавшихся со всех сторон сил распада ему хотелось.

Уход общества в пучину далекого прошлого часто знаменуется возвращением древнейших обычаев и поверий, многие из которых более чем странно, даже дико выглядят на фоне современной цивилизации. Можно полагать, что в иных условиях об этих обычаях и поверьях не вспомнили бы, а если у кого-нибудь и появилось бы желание следовать им, то оно скорее всего осталось бы желанием.

И. Фест правильно полагал, что Гитлер побаивался будущего и был обращен в прошлое. Вместе с тем он считал, что только с Гитлером в Германии завершился XIX век, отрицание им современного мира проходило как раз под знаком современности, а своему аффекту он придал черты духа времени[57]. Однако с этим можно согласиться лишь в том случае, если поверить в то, что ему удалось уничтожить традиционную немецкую сентиментальность и лиризм. Его можно назвать революционером, как это делает И. Фест, если понимать под революцией лишь разрушение, лишь аффект, направленный против цивилизации, тягу к стихийности и хаосу, безудержную эстетизацию насилия. Когда Гитлер называл себя освободителем человечества, он имел в виду ничтожество отдельно взятого человека, как, впрочем, и главные теоретики марксизма.