Отрочество 2

Буры переглянулись, перевели взгляд на меня, и понятливый адъютант притащил поближе тот полотняный стульчик. Опустив на него зад, я понял, што отсижу его сегодня, как никогда, пусть даже сугубо в метафизическом смысле.

Сколько в тот день было издано приказов, отправлено писем и телеграмм, знают только адъютанты, ведущие такой подсчёт. Разошлись, когда начало уже темнеть, хотя Вильбуа-Морейль с Максимовым и пытались было закрыть все дела, но… буры. Основательность и неспешность этого народа не всегда к месту.

Каких-то великих откровений я в тот день больше не делал, да и по совести — сырая моя идея никак не тянет на откровение, тем паче великое. Её быстро и весьма основательно переделали под текущий момент, оставив де-факто только суть — выманивание британцев из Дурбана.

Но «стучались в дурака» буры в тот день частенько. И вроде как даже с толком, по крайней мере — не прогнали.

А вот по логистике — таки да! Горжусь собой и нами! Мы с Бляйшманом и привлечённым железнодорожником-голландцем, которого пришлось посвятить в тайну, перерешали кучу задач, и кажется — удачно. Железнодорожник нервничал, потел, переживал за свою нейтральность, но обещание тайны, а если што — гражданства и денег, примирило его с прямым участием в войне.

Буры разошлись, и мы немножечко, но выдохнули. Оказывается, всё это время мы немножечко, но втягивали животы и расправляли плечи в присутствии генералов, в том числе психологически. А когда такое немножко, но целый день, оно сильно выматывает.

— Ой вэй, — вздохнул дядя Фима, растягивая сюртук в стороны, — мине опять стало меньше! Шо скажет Эстер, когда мы снова да, я таки и не знаю!

— Да! — он обернулся на нас с Мишкой, — Мальчики, я не знаю за ваши планы, но сегодня они меняются за ужин со мной! Давайте кафра за Санечкой, и снова — как раньше!

За ужином была еда, едва и ещё раз еда — даже и молча, настолько устали! Даже Саня — ему сперва все дела по отряду за моим неимением решать пришлось, а потом рисовать плакаты для агитации, а это не только работа, но и куча споров впополам с творчеством.

Мы трое, дядя Фима с Ёсиком, Ицхак Габбай, и тишина, а?! К десерту немножечко отдохнули, особенно дядя Фима.

— Вот, — мотанул он головой на Ёсика, — вторым секретарём взял, Ицхак в одиночку с таким объёмом не справляется. И не вздыхай мине и нам!

— Он думал, — пожаловался дядя Фима, — шо если приехал, такой весь красивый и почти образованный, я его сразу адъютантом возьму, с большим званием через родство! И будет он скакать по Африке с саблей и ружжом, совершая красивые подвиги и позируя для газет. А пока напозировался только на дизентирию!

Ёсик вздохнул и отмолчался так красноречиво, што я преисполнился сочувствия.

— Я бы тоже так думал, — ответил дяде Фиме солидно, накладывая себе чуть-чуть ещё печенек через немогу, но вкусно, — если бы имел образование, но не имел нехорошего жизненного опыта. Сейчас, на базу образования, ляжет вся эта гадотная война, и будет Ёся к её окончанию бравым интендантом с суровым взглядом и хорошими знакомствами.

— Вот! — поднял палец компаньон, — Слушай и мотай! Подвиги, они всё больше сами совершаются, помимо желания, ты уж поверь моему и нашему опыту!

Мы втроём согласно закивали, и очень даже выразительно. Ёся хмыкнул еле слышно, но приободрился, и стал ждать подвигов, которые сами.

* * *

«— Здравствуй, дражайшая супруга моя, Агриппина! Пишить тибе собственноручно супружник твой Серафим, из-за далёково моря-окияну, из самой Афреки.

Дотоптался када до Адесы, то грех за враки на душиньку брать ни стану — хорошо там, тёплышко. Жидовки, шта миня встретили Игоровы, бабы добрые, даром шта христапродавки. На работу устроили, с комнатой памагли, слова плахова проних ни скажу!

Работа тяжкая, но для миня по силам и уму, потому как справный мужик, а не прощилыга какой. Мужики здеся шутковать любят, но когда узнают про Сенцово и Игора с Санькой, а ищо про жидовок тех, то сразу в приятели набиваются. Ну и я не плошал, блюл себя за всех Сенцовских.

Тока мастер в порту, он миня сразу нивозлюбил, и начал гнобить за политику, подводить под каторгу иль увальнение. А я жа мужик справный, и терпеть такое невмочно, ну и по уху ему, а потом на пароход миня взял грек здешний — Коста, то бишь на русскам Констатин. Справный тожи мужик, но на здешний тока Адеский лад.

И доплыли мы с ним и ищё с другими многими до самой Афреки, воевать за Христа и против Нагличан. Воюем мы навроде пластунов, и я такой ухватистый оказался, што Синцовских всех прославляю.

На довольствии стоим денежном, хлебном и ином, а ишо трофеи бывают. Посылаю тибе, дражайшая супруга моя, девять гиней, а ишо шестнадцать фунтов и часы золотые две пары, одни даже целые. Ишо перстень сиребряный, мидалонов два, один который золотой…»

Услыхав про деньги, женщина спешно положила письмо, и трясущимися руками вскрыла засургученный пакет, лежавший до того в сторонке. На скоблённый дощатый стол вывалился кисет, тяжко звякнув металлом.

— Сходится, — помертвело сказала она, пересчитав, и глядя вокруг дикими глазами, — сподобил Господь…