Отрочество

– Не факт, – упрямо мотнул головой Котяра, – я те могу с десяток историй рассказать, как через полицию набольшие люди свои вопросы решают. Кто там на ково и как надавил, это такой себе ребус получается, што я решать не возьмусь! Никак. Пороха-то хватит, а вот связей и знаний – нет.

– Владимиру Алексеичу нужно говорить, – веско обронил Мишка, брезгливо отгоняя ладонью брошенный ветром табашный дымок.

– Дело портняжка говорит, – согласился уголовник, делая глубокую затяжку напоследок, и растирая окурок подошвой щегольского сапога.

– Надо, – соглашаюсь с ним, а в голове почему-то мелькает ерундистика из сыщицких книжечек, любимых Санькой. Штоб на живца в моём лице, да похищение в тайное злодейское логово. В замок? Да, впрочем, и поместье какое сойдёт, а можно и катакомбы с пещерами, тоже волнительно и интересно выходит.

Я на цепях, весь избитый и в крови, но ничево злодеям не сказал. Тайны не выдал. Какой? А не важно… И в харю похитительскую-палаческую, мерзкую – тьфу! Гордо этак, хотя и ослабленный весь от мучений.

Верные друзья штурмуют логово, с револьверами, и непременно – с обнажёнными саблями. Или шпагами, тоже ничево. И непременно – в камзолах на босу грудь, и штоб бинты оттудова, неопасно окровавленные.

Потом кто-то… Санька? Мишка? Или всё-таки опекун? Произносят речь о злодейской сущности похитителя, устраивая затем поединок перед закованным мной.

Да! И непременно с подлостью со стороны злодея! Шпага там отравленная, или рычаг, опрокидывающий пол…

Мотаю башкой, штобы вытрясти чушь, потом для верности стучу по ушам, штобы вывалить остатошные остатки. Бре-ед… но сюжетистый, это да! Запомнить надо, даже и записать. Может, кому и пригодиться. Это же ого-го! На все времена.

– Вот, – Котяра достал из-за пазухи тетрадь, – набросал свои мысли и расклады, как вижу. Но сразу обскажи Владимиру Алексеичу, што ручаться не могу! Я хоть и не последняя карта в Хитровской колоде, но даже и на вальта пока не тяну. Мог што-то просто не увидеть, а мог и понять неправильно. Бывайте!

Махнув рукой, он вышел из проулков, растворяясь в Хитровской толпе. Был, и не было. Воротник чуть иначе, шапку сдвинул, шаг сменил, и всё – глаз не цепляется, другой совсем человек. Моргнул, и в толпе его потерял, как и не было.

– Прогуляемся? – предложил я, вставая.

– А филеры? – засомневался Пономарёнок, застёгивая верхнюю пуговицу самошитого пальто, спасаясь от порывистово ветра.

– Пф! Не здесь! Не сунутся.

– Думаешь? Сам же слышал Федькин доклад – профессионалы как есть! Высокой пробы.

– Хоть бриллиантовой! На улице вести, иль даже в притон какой попасть – одно. А так вот, когда тыщщи глаз, дураков нет! Даже если и не опознают раз-другой, то на третий уже примелькается как подозрительный тип. Дураков нет!

– Выходит так, што Хитровка для тебя чуть не самое безопасное место? – вздыбил брови на самый лоб Мишка.

– Ха… выходит, – вынужденно согласился я с ним, и настроение немножечко так, но вниз. Как-то оно не то…

Прошатались через всю Хитровку много раз – спиралями и сикось накось, справа налево, и слева направо. Отчасти как прогулка, потому как с Мишкой мы давненько вот этак не выгуливались, а отчасти как примелькаться.

Мне своей рожей поторговать, штоб помнили и не забывали, да братов примелькать. Многово не жду, но глядишь, так ночной порой если и подойдут, так только проводить, а не совсем даже наоборот. А может, когда и всерьёз што. Кто знает, как жизнь повернётся?

С Мишкой распрощались на Хитровке, хотя и оченно хотелось дойти, пофорсить. Небось помнят! Не столько даже перед дружками-приятелями, сколько перед Дмитрий Палычем да особливо – супружницей евонной. Мёд и мёд!

Я хоть и не злопамятный… хотя вру! Самое оно! И злой вполне, и память хорошая. На всякое.

Владимир Алексеевич вернулся поздно, в самом благодушном настроении, пахнущий распаренным дубовым веником и свежим пивом.

– Договорился по твоему делу, – усаживаясь за стол, объявил он, – как ты и хотел – генеральный патент будет через Швейцарию.

За ужином опекун увлекательно пересказывал перипетии патентново дела, оказавшевося ни разу не простым.

– Ну-с… – дядя Гиляй выдохнул шумно и поставил пустую чашку, вытерев испарину на лице, – что там у вас интересного, молодые люди.

У меня сам собой вылез виноватый вздох.

– Ага… – озадачился опекун, – даже так? Пошли-ка в комнату.

– Ну, – затворив за собой дверь, велел он негромко, – рассказывай.

– Есть такая дама, – начал я, – Голядева Анна Ивановна.

– Та-ак… – Владимир Алексеевич поменялся лицом, и оседлал стул, подавшись вперёд, – по МВД?

– Она.

– Та-ак… продолжай.

Начал с Бутовских своих приключений.

– … ветролёты? – брови подняты изумлённо, – Ты?!

– Ну…

– Пошто не говорил? – от волнения он сбивается на простонародный говор.

– Ну… так. А зачем? Патент на это всё равно не возьмёшь уже, а бередить…

– Угу, – опекун кивает понятливо, и вновь обращается в слух.

– … околотошный?! Та-ак… – лоб нахмурен, лицо самое злое, – а не тот ли это… А, да тебе-то откуда… Ну, собаке собачья смерть! Доигрался поц на скрипке.