Отрок. Внук сотника.

— Вот именно: "если осталось"… Ну, а если бы случилось, ты на чью сторону встал бы?

— Даже и думать о таком не хочу — крови-то сколько прольется! Да и не дадут нам между собой разобраться. Степь, Булгар, Ляхи, Нурманы, Угры, Царьград… Всех и не перечислишь. Обязательно попользуются, не устоим.

— А без крови как? Знаешь способ?

— Не знаю! Что ты от меня хочешь услышать? Чего вы все от меня хотите: ты, дед, Настена, Михаил?

"Клюнет или нет? Я же искренен, меня действительно это волнует, должна она это почувствовать!".

— Смотри-ка, захотел свое место в мире узнать! А не рано? Тебе же всего тринадцать.

— Меня к чему-то готовят, я хочу знать: к чему? С дедом все понятно, с Настеной, вроде бы, тоже, а отец Михаил, а ты?

— Мишаня, Мишаня… дите ты еще, хотя и умное. Ничего-то тебе непонятно, даже с дедом, а уж про остальных…

— Это как?

— А так. Чего ты думаешь дед боится?

— Что сотню добьют. Туровский князь не знает, на чью сторону мы встанем, если он от Киева отложиться вздумает. Ему легче нас угробить, чем постоянно оглядываться.

— И какой выход?

— Я думал: может под руку епископа отдаться? Церкви, чтоб на князей влиять, сила нужна.

— Это ты так думаешь, а дед?

— Не знаю.

— Он от ран оправился?

— Вроде бы получше стал, но нога-то новая не вырастет.

— Но в седле прочно держится?

— Да.

— А равноценная замена ему есть?

— Нет, даже и близко никого… Так ты думаешь, что он хочет на службу вернуться?

— Да, и вернуть его может только князь! Корней хочет тебя с братьями князю показать, чтоб тому понравилось, чтоб внимание обратил. Тогда можно будет намекнуть, что Киев далеко, а князь Вячеслав Владимирович Туровский близко, и верный человек во главе сотни ему будет полезен. Если бы Ярослав Святополчич был жив, то было бы проще — он твоего деда знал и ценил. Или если бы сын его Туровский стол унаследовал бы. Он твоего деда, тоже помнит. А нынешнего Туровского князя — сына Владимира Мономаха — надо чем-то привлечь, удивить, вот тебя с братьями и заставят разные диковинки показывать, смотри, мол, чему сотник Корней даже детей выучить способен! Понял теперь?

— Это что ж, я вроде ручного медведя у скоморохов получаюсь?

— А тебе жалко родному деду помочь?

— Да, нет, но обидно как-то… Хоть бы объяснил.

— А он и сам еще не знает.

— Как это не знает? Ты же сама только что сказала…

— А как он к князю попадет? Думаешь так просто его допустят?

— Может быть у него при княжьем дворе какие-то старые знакомые остались?

— И он до сих пор не воспользовался?

— Ну… Случай не представился или еще что-то.

— За четыре-то года?

— Не за четыре — он всего год-полтора, как по-настоящему оправился.

— Не к кому твоему деду обращаться. Около князя — все чужие.

— Ну, хорошо, с дедом ты мне объяснила, а с остальными?

— Настена, думается, тебе правду сказала. Если что — ты Людмиле помочь должен будешь. Ко мне ее приводить не бойся, я не хуже Настены знаю, что с лекарками против их воли ничего делать нельзя. При случае, так и передай: Нинея только добра желает, ущерба Людмиле от меня никакого не будет, Светлые боги мне в том свидетели.

— Передам, да будет ли толк?

— Скорее всего, не будет, но все равно передай. А насчет этих… Как ты их назвал?

— Есть такая наука — евгеника. Ее адепты думают, что человеческую породу улучшить можно… Как бы это сказать? Ну, как со скотиной: слабым и дурным потомство производить не дают, а от сильных и…. Не знаю я: как объяснить.

— Не тужься, поняла я. Глупость это.

— Но Юлька же…

— И все! Дальше нельзя! Ты слово «гармония» знаешь?

— Да, знаю, а причем здесь…

— А слепых видел когда-нибудь?

— Видел.

— Чем они от зрячих отличаются, кроме зрения?

— Пальцы у них чувствительные, слух острее, обоняние…

— Вот! Слепота — плата за улучшение других качеств. Даром ничего не бывает! Можно улучшать что-то одно, но от этого будет ухудшаться что-нибудь другое. Если понемногу — то не страшно, а если сильно… не бывает таких людей — не выживают они. Если ты так уж древних философов любишь, то вот тебе: не дано человекам божественную гармонию нарушить, наказание за это — смерть или безумие. Ты за Людмилой ничего такого странного не замечал?

— Нет, вроде бы, хотя… Знаешь, злая она, даже с матерью все время собачится, но больных это не касается, если она хочет, то может быть и ласковой и доброй. А в обычной жизни, чуть что, или язвит, или злится.

— Вот видишь, кроме своего дела, ей вся остальная жизнь не мила, это по-твоему как — хорошо?

— Работоголик.

— Что?

— Просто слово такое, означает, что человеку ничего, кроме его работы, не интересно.

— Теперь понимаешь, что дальше продолжать нельзя? Следующий шаг — безумие, а если ее ребенок светлый разум сохранит, то телесно уродом может оказаться. А какой из урода лекарь?

— Шестое поколение, это значит, что Юлькину родословную ведут уже больше ста лет. Ты знаешь, кто этим занимается?

— Конечно, чего ж тут не знать-то?

— Как их остановить?

— Никак.