Отрок. Внук сотника

Ну, тут и дурак догадался бы, что дело нечисто. Для виду отъехали подальше, чтобы нас не видно было, а потом вернулись. Подкрались, смотрим, а Терентий и всех остальных княжьих воинов к нижнему краю порогов отправляет, оставил только свою собственную дружину, человек с полсотни. Ну, ждем дальше… Почти к ночи уже, глядим – телепается какая-то ладья, осела глубоко, чуть не тонет, видать, на корягу или что-то еще напоролась, и течь открылась.

Подтащили ее к берегу, чтобы разгрузить, мы глядим, а вместо тюков да бочек в ладье детишки да девки молодые. На продажу, значит, везут. Терентьевская дружина их окружила, чтоб не сбежал никто, а куда бежать-то? Мокрые все, трясутся, в ладье-то кто по грудь, а кто и по горло в воде стояли.

Как увидел я это, вспомнил мальчиков своих да Любашу… – Алексей снова умолк, погладил Савву по голове, вздохнул и продолжил изменившимся голосом. – В общем, изрубили мы в куски всех: и боярина Терентия, и людей его, и двух купцов с той ладьи, и лодейщиков – всех, никто не ушел. Детишек накормили, обогрели, через пару дней с попутным караваном в Переяславль отправили, а сами службу нести остались, да воли княжеской ждать. Была, конечно, опаска, что великий князь за боярина своего спросит, но правду за собой чувствовали.

«Это ты, Алексей Дмитриевич, напрасно погорячился, купцов и Терентия надо было живыми брать. Такое серьезное дело, как незаконный вывоз оружия и живого товара, они не сами организовали, кто-то посерьезнее над ними стоял, и наверняка имелось прикрытие в Кремле, пардон, в Киеве. А ты своим мечом сам все концы и обрубил».

– Дождались мы нового боярина, – продолжал Алексей. – Передал тот нам похвальные слова, правда, не от великого князя, а от Ярополка Владимировича – старшего сына Мономаха, который в Переяславле княжил, и сам новый боярин почему-то не киевским оказался, а переяславским. Так что, думаю, весть об этом деле до князя Мономаха могла и вообще не дойти.

«Ну да, региональная элита урвала себе долю в контрабандном трафике, да еще и таможню под себя нагнула. Богата традициями Русская земля, и не утрачиваются они со временем, хоть тысяча лет пройди, хоть больше. Сталина на вас, сволочей, нет, как сказал бы один мой знакомый… Да и не один десяток у меня таких знакомых, если честно. Только вот тебя, уважаемый, по законам жанра убрать должны были – такие свидетели да честные таможенники, которым за Державу обидно, долго не живут».

Дальнейший рассказ Алексея полностью подтвердил Мишкины мысли:

– Осенью вернулись по домам, вроде бы всё хорошо было, но стали с моими людьми странные вещи происходить: то кого-то в драке убьют, то кто-то пьяный под забором насмерть замерзнет, то на рыбалке под лед провалятся да утонут. Четверо на охоту поехали – пропали, так никого и не нашли. Бывало, конечно, и раньше такое, но не так же – один за другим и почитай всю зиму.

Умные люди объяснили, что тем делом с рабской ладьей я кому-то сильному крепко на мозоль наступил, посоветовали мне из Лу-комля уезжать. Давыд Узда тоже что-то беспокоиться начал, рассказал, что людишки подозрительные возле моего дома крутятся. Не послушал я умных людей, решил к князю Ярополку пойти – я же княжий человек, должен же князь меня защитить!

«Вот, вот! Я в середине девяностых тоже такие слова от одного государева человека в больших погонах слышал. Ни хрена его никто не защитил, сожрали дерьмократы, еще и помоями напоследок полили».

– Собрался, – продолжал Алексей, – и поехал в Переяславль. До темноты просидел в детинце в дружинной избе, к князю Ярополку Владимировичу так и не допустили. На следующий день то же самое. И на следующий тоже. Это сотника-то! Обидно стало, оседлал коня и домой отправился. До Лукомля уже после заката добрался, еду и думаю: пустят в город или не пустят? Хоть бы знакомые на воротах службу несли… Темнота – хоть глаз коли. И тут меня как будто толкнул кто – вспомнил я, Корней Агеич, одно поучение твое, насчет того, что ночью в опасном месте меч в ножнах держать нельзя. Вытащил я его и клинком на плечо положил, как ты и учил.