Отщепенец

Седьмой «Погребальный» ноктюрн ван дер Линка.

— Ты молодец, — говорит Ян Бреслау, обращаясь к мальчику по имени Гюнтер. — Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

— Дали дёру? Под шелухой?

— Ну да. Я тогда не думал: шелуха, не шелуха. Испугался и побежал. Вылетел наружу, разорвал контакт. И сразу к доктору: нас предупреждали насчёт последствий галлюцинаторного эффекта. Доктор меня успокоил, таблетки прописал. Недельный курс.

— Видения повторялись?

— Нет.

— А у других?

— В смысле?

Седрик Норландер изобразил такое искреннее недоумение, что в его правдивость не поверил бы и сам Человек-Наивность.

— У ваших приятелей из интерната, — с ангельским терпением разъяснил Тиран. — У других детей-менталов.

— Не знаю.

— Вы никогда не разговаривали об этом?

— Мы страшилки любили. Ночью, в общей спальне. Чёрный Фаг, Корабль-Призрак…

— Флейтистка в руинах? Мальчишка из огня? Ящер-людоед?

— Бывало, да. Я же и запустил.

— Ты мне мозги не пудри!

Тиран точно рассчитал момент, когда следовало взорваться — и взорвался с большим эффектом. Седрик аж пятнами пошёл.

— За идиота меня держишь?! Запустил он! Быстро отвечай: кто ещё из твоих приятелей видел женщину с флейтой?!

— Я не стукач!

Пятна слились воедино. Лицо молодого человека вспыхнуло, словно Седрика мучил жар.

— Норландер! Вы отказываетесь сотрудничать?

— Я не предаю друзей!

— А как насчёт предательства интересов Родины?

Дождавшись, пока Седрик отведёт взгляд, Тиран рявкнул с солдатской прямотой:

— Имена! Фамилии! Живо!

Их было шестеро, включая Гюнтера Сандерсона. Все — выпускники интерната «Лебедь». Все — «слухачи» Саркофага.

— Спасибо, Норландер. Я ценю ваше добровольное сотрудничество. Вы нам очень помогли. Возвращайтесь к тренировкам, не смею вас больше отвлекать.

— Я…

— Остаётесь. Мне нужны честные люди с хорошей памятью.

Отключив связь, он сверился со списком. Всё верно, Седрик назвал всех, чьи личные дела и медицинские карты переслали Тирану из специнтерната после тщательного отсева. В возрасте восьми-одиннадцати лет эти дети обращались к интернатскому врачу, жалуясь на видения, а то и на вторжения в мозг.

В видениях неизменно присутствовала женщина с флейтой.

— Ты молодец, — говорит Ян Бреслау, обращаясь к мальчику по имени Гюнтер. — Ты даже не представляешь, какой ты молодец!

— Я потом хотел ещё раз — туда. Не получилось, — взгляд Гюнтера мрачнеет. Похоже, он не доверяет чужой похвале. — Она предупреждала: это случайность. И велела искать способы. Только способы должны искать вы. Мне ещё рано…

Гюнтер Сандерсон, десяти лет от роду, долговязый и нескладный, смотрит на обелиск. Мокрый, тёмно-зелёный гранит. Дождь съел легчайший перламутровый отлив, растворил в воде. Две статуи, мужчина и женщина, Николас Зоммерфельд и Регина ван Фрассен: он обнимает её за плечи, оба смеются, глядя куда-то вперёд. Между ними стоит мальчик, ничем не похожий на Гюнтера. В частности, Гюнтер живой, а мальчик каменный. Ладонь ребёнка лежит на загривке лохматой козы. В обелиске нет ничего трагичного, но маленький Гюнтер смотрит на обелиск так, словно готов заплакать в любой момент.

— Вы ищите, — напоминает он. — Хорошенько ищите. А если у вас не получится… Не бойтесь, я быстро расту.

— Расти быстрее, — просит Бреслау. — Я обожду.

Всё-таки ты не уникум, подумал Ян Бреслау. Ты не уникум, кавалер Сандерсон, а жаль. Я так надеялся… Единственное, что отличает тебя от приятелей-менталов, взъерошенных птенцов «Лебедя», до которых сумела достучаться заживо похороненная госпожа ван Фрассен — это твоя честность. Ты обещал? Ты выполнил обещание. Да, честность и чувство долга. Качества, бесспорно, редкие, похвальные, но вряд ли они имеют касательство к нашему Отщепенцу.

От честности антисы не рождаются.

Увы и ах.