Отшельник

Прадедовская фотография была на месте, с нее альбом начинался по строгому уложению отца, который во всем любил порядок и последовательность, но рассмотреть ее во всех подробностях Андрею с первого взгляда не удалось: низко, почти до самого подоконника свисающий рушник застил свет. Придерживая одной рукой альбом, а другой стул, Андрей сделал резкое движение, чтоб приблизиться к лампадному кружочку света на столе, но этот его порыв, движение получились какими-то неловкими, суетными: альбом покачнулся в ослабевающей ладони; и из него вдруг выскользнула на пол глянцевая довольно большого размера фотография, которую отец, должно быть, не успел закрепить на отдельном листочке специальными уголками-скобками.

Андрей поднял фотографию, поднес ее поближе, к свету и прямо-таки замер от неожиданности и давно, казалось, забытого юношеского волнения. С групповой школьной фотографии, выделившись из нее отдельной фигуркой, глянула на него в упор, глаза в глаза, Наташа Ермолаева – первая и, в общем-то, единственная любовь Андрея. Была она на этой фотографии как раз в том возрасте, в каком он и знал, и полюбил ее, – излишне тихой и стеснительной десятиклассницей, жительницей районного школьного интерната. Как и каким образом эта фотография могла попасть в альбом к отцу, Андрей поначалу не сообразил, не догадался. Отца Наташа знала лишь по рассказам Андрея, ни разу с ним не встречалась и даже не видела воочию, так что подарить эту фотографию ему она никак не могла. Андрею она тоже ее не дарила; у него была другая Наташина фотография, одиночная, с узорчато обрезанными по тогдашней моде краями (позднее ее в припадке гнева и ревности в мелкие клочки изорвала Лена). Но минуту спустя Андрей все понял. На обратной стороне фотографии была сделана надпись старательной девичьей рукой (не Наташиной – ее почерк даже сейчас, через двадцать прожитых в разлуке лет он не спутал бы ни с каким иным): «На добрую память дорогому Ивану Матвеевичу от бывшей ученицы Тани Прохоровой». Андрей тут же обнаружил на фотографии эту Таню Прохорову, кувшинковскую девчонку, которая после окончания восьмилетней деревенской школы пошла учиться по примеру многих своих предшественников и предшественниц, в том числе и Андрея, в среднюю местечковую школу и, само собой разумеется, стала жить там в интернате. Андреева отца, директора Кувшинковской восьмилетки, она не забыла и вот на исходе своей учебы в районе, в местечке, подарила ему групповую предвыпускную фотографию (одиночную дарить постеснялась), где она изображена в окружении интернатовских своих подружек. Одной из этих подружек и оказалась Наташа.

Ах, Наташа, Наташа, Наталья Николаевна! Где ты теперь, и как, и с кем, и помнишь ли ты бравого лейтенанта-десантника, случайно оказавшегося на твоем выпускном вечере в местечковой родной и для него школе?

Виновницей всего стала учительница русского языка и литературы Анна Васильевна. Когда-то она была классной руководительницей у Андрея, по-матерински внимательно и пристально опекала его, хотя Андрей сколько-нибудь прилежным учеником по части русского языка и литературы и не числился. Ему больше нравились точные науки: математика, физика и особенно геометрия, все эти пересечения треугольников, квадратов и параллелепипедов, полного круга и его сегментов. Андрей любил колдовать над ними, решать самые сложные задачи и теоремы, пользуясь множеством хитроумных формул. По точным наукам он слыл первым учеником, но никакой взаимной дружбы и привязанности с их преподавателем Романом Иосифовичем Антоненко у него не сложилось. А вот с Анной Васильевной и дружба, и привязанность возникли и сложились с первых же дней учебы Андрея в местечковой школе. Случалось, конечно, что Анна Васильевна и журила его за плохо, с «вопиющими», как она говорила, ошибками написанное сочинение или плохо выученное и еще хуже рассказанное вслух на уроке стихотворение. Но эти ее порицания были ничуть не обидными Андрею. Они почему-то напоминали ему упреки матери, когда он болел, а она лечила его всякими отварами и настойками, приготовленными бабкой Ульяной, и все горевала: как же ты так, Андрейка, не поберегся, простыл, простудился и вот теперь болеешь, лежишь в кровати, в школу не ходишь? Андрею становилось жалко мать, которая вон как за него переживает, плачет, а не себя, пусть даже донельзя простуженного, больного, с очень высокой температурой.

Точно так же Андрею было жалко и Анну Васильевну, когда она, разбирая его безграмотные сочинения, волновалась и переживала. Он давал себе зарок непременно исправиться и написать следующее сочинение не меньше как на четверку.