Отшельник

После этого Андрей еще несколько раз наливал себе по полрюмочке (быть пьяным, хмельным он не любил, а сейчас, после стольких ранений и контузий так и опасался), неспешно, как и полагается на празднике, выпивал, но уже без всяких тостов, в молчании и тишине. Точно так же, тихо и молча, выпивал и его сотрапезник, отставлял рюмку в сторону и пристально смотрел Андрею в глаза. Уйти от этого взгляда было никак невозможно, да Андрей и не хотел уходить: глаза были голубые, по-детски наивные, как будто его новый товарищ ничего не пережил и не испытал в своей жизни: ни измен, ни предательств, не видел ни смертей, ни крови, а с самого рождения и до нынешнего своего уже немолодого возраста жил лишь среди верных, надежных друзей в родительском доме, и ему даже неведомо, что значит предательство, кровь и гибель. Андрей вознамерился было спросить его, так ли это на самом деле, или он что-то скрывает, таит, боясь испортить Андрею праздничное настроение (ведь так мирно и счастливо проживших свою жизнь, людей, наверное, не бывает), но потом сдержался, действительно не желая омрачать себе праздник. Как-нибудь потом, в другой раз, на трезвую голову они обо всем поговорят и все выяснят.

Оставив своего молчаливого собеседника за столом, Андрей достал сигарету и вышел на крылечко покурить. Он занял место на самой нижней, заметно уже подгнившей ступеньке, глубоко затянулся и вдруг почувствовал во всем теле да, кажется, и в помягчевшей душе такую истому и отдохновение, каких не испытывал уже много лет, с тех самых дней, как уехал отсюда, из Кувшинок, в дальние свои странствия. И так же вдруг Андрей вспомнил (не мог не вспомнить) все свои детские вечера, проведенные на этом крылечке вместе с отцом и матерью. Каким-то причудливым, невозможным образом они слились в один-единый вечер, долгий и нескончаемый, длящийся до сегодняшнего дня.

Завершив к наступлению сумерек все необходимые (и бессчетные) домашние дела, отец с матерью выходили на крылечко (собственно, это были единственные за весь день недолгие минуты их отдыха), чтоб по-семейному посидеть в тишине и покое. Отец занимал любимое свое место на лавочке с левой стороны, а мать напротив него – на правой.

Вначале они молчали, как бы удивляясь и даже досадуя этому своему отдыху, ведь в доме и на огороде столько еще непеределанной работы. Но постепенно смирялись с ним, находя оправдание вынужденному безделью: в саду и на огороде уже сумеречно и темно, ни копать, ни полоть нельзя, а в доме только что вымыты полы, и им надо дать просохнуть. Слово за слово, и отец с матерью начинали неспешный разговор, но далеко в нем от дома, сада и огорода не уносились, обсуждали сделанные сегодня дела (хорошо ли получилось, ладно ли), загадывали урок на завтра.

Андрей в это время носился вместе с другими ребятами по улице, доигрывал недоигранные за целый день игры: в лапту ли, в футбол ли, в «чижика», или в самые обыкновенные догонялки и прятки-жмурки, которые в сумерках только и затевать – попробуй догони и отыщи, когда всюду темно и непроглядно, самые поздние птицы – ласточки – уже угомонились, попрятались по гнездам, а им на смену выпорхнули из потаенных щелей летучие мыши и теперь стремительно, словно какие-то метеоры, носятся низко над землей (впору поймать) – тоже ребятам забава, восторг и догонялки.

Но вот ребята, подчиняясь вечернему, ночному зову родителей, один за другим расходятся по домам, сговариваясь непременно встретиться завтра, чтоб окончательно, теперь уж раз и навсегда, выяснить, чья команда сильней и удачливей. Андрей, расставшись с последним из друзей, подбегает к родительскому крылечку и садится у его подножья на вот эту же самую (тогда еще неодолимую, до звона крепкую) ступеньку, где сидит и сейчас.

Иногда рядом с отцом и матерью он обнаруживает соседей: туговатого на ухо, но неумолчного (может, как раз и по этой причине) деда Кузьму, почти девяностолетнюю бабку Акулину, всегда в чистом платочке и чистом расшитом крестом и гладью фартуке, многих ровесников и ровесниц отца и матери, с которыми им пришлось переживать войну и на фронте, и здесь, в брянском партизанском тылу.

Теперь никого из них нет! Одни давным-давно во время военных странствий Андрея померли, а другие после чернобыльского взрыва вынужденно уехали отсюда и живут нынче (а вернее, доживают) свой безрадостный век в изгнании, в чужих, не дедовских и не прадедовских местах, среди чужих и, может быть, не всегда добрых людей, которые им, пришельцам, не рады.