Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой

   — Вы полагаете? — склонил голову чуть набок и прищурился Толстой. — Есть люди, которые утверждают, что государственность нам принесли варяги, они же, скандинавы-де, одарили нас и свободой. Враки! Скандинавы не устанавливали, а нашли уже вполне установившееся вече. Заслуга их в том, что они его сохранили, в то время как гнусная Москва его уничтожила — вечный позор Москве. Не было нужды уничтожать свободу, чтобы победить татар, не стоило уничтожать деспотизм меньший, чтобы заменить его большим.

Рука Маркевича машинально потянулась к ляжке, но хлопка не совершила.

   — Так вы считаете, царствование Грозного и иных правителей повернуло нас вспять, сделало хуже и слабее, чем мы были?

   — Да, милейший, деспотизм никуда не годится, какими бы целями он ни прикрывался, как бы ни оправдывал свою жестокость!

   — Однако позвольте всё же не согласиться, любезный граф, с вашим взглядом на наше прошлое. Вглядываясь в варварские черты истории, я, например, приветствую грубую, но могучую силу, создавшую наше государство, опираясь на которое Александр Первый устоял против целой Европы и вступил в Париж. Именно благодаря нашему московскому периоду Европа могла быть освобождена от корсиканского чудовища, и в более или менее близком будущем именно наша Россия, созданная сильными руками, принесёт освобождение и другим народам. Но для этого Россия должна прежде всего понять свои интересы и радеть о них, вопреки всяким посторонним соображениям, если таковые окажутся несовместимыми с её национальными целями.

   — Ого, — воскликнул граф, — куда вы метите! К дальнейшему собиранию земель? И всех, так сказать, — под знамя российского деспотизма, даже тех, кто цивилизованнее нас по своему образу жизни, но в ином, грубом смысле, увы, слабее?

   — Вам же отлично известна дарвинская теория — в борьбе за существование победителем выходит только ловкий и храбрый. Не тем же законам подчинена и история человечества? И я как истинный русский...

Толстой нетерпеливо перебил гостя:

   — А я, представьте, в таком случае не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов и до проклятой Москвы, ещё более позорной, чем самое монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами,

данными нам Богом!.. Иногда мне, право, представляется такая картина. Если бы перед моим рождением Господь Бог сказал мне: «Граф! выбирайте народ, среди которого вы хотите родиться!» — я бы ответил ему: «Ваше величество, везде, где вам будет угодно, но только не в России!»

Обхватив голову руками, Алексей Константинович откинулся на спинку кресла.

Ничего не скажешь — ловкость неописуемая: поляк по происхождению, Маркевич мало того что считает себя русским, в чём не было бы большой беды: и те и другие славяне, — но он защищает всем сердцем политику, направленную на подавление и подчинение других национальностей, населяющих нашу землю.

Но прилично ли так — пригласить в гости человека, к которому расположен и которого считаешь за единоверца в искусстве, и вдруг — по щекам? Ну ладно, не во всём сходство, но в главном-то, в главном, чему служим и преклоняемся, оно ведь налицо. И к чёрту всякие тенденции, которым не место в литературе! А Болеслав, право, один из немногих, кто проявляет стойкость в этой области, являющейся моей единственной, главной, истинной стихией. Искусство и так низвели до доказательства того или иного вопроса.

Жаль, что служебные обстоятельства не позволили Болеславу приехать в Веймар на премьеру «Иоанна». А ведь Толстой именно его, Маркевича, назвал великому герцогу Карлу Александру, когда тот поинтересовался, кто в России теперь замечательные прозаики.

«Я назвал их и сказал, что появился один новый прозаик по имени Маркевич и написал отличную вещь — «Типы прошлого». Герцог тотчас записал в бумажник название романа и автора, и, когда я ему сказал, что этот Маркевич хотел сюда приехать, он вскрикнул: «Прошу вас, любезный друг, телеграфируйте ему немедленно, что я приглашаю его приехать как можно скорее и что я буду очень доволен с ним познакомиться». Это сущая правда, я так и сделал — телеграфировал Болеславу и написал о моём разговоре с великим герцогом жене».

— Софи, Софочка! — позвал Толстой в полуоткрытую дверь. — Будь добра, зайди к нам. Помнишь, я тебе писал из Веймара, как великодушен оказался Карл Александр к Болеславу Михайловичу. Я как раз сейчас вспомнил об этом и решил рассказать о разговоре с великим герцогом нашему дорогому гостю, зная, как ему будет лестно это услышать.

18

Предрассветный час — сумрачен и зябок. Но как приятно распахнуть дверь на балкон и вдохнуть терпкого настоя трав, хвои, грибов и Бог знает каких ещё ароматов, которыми наполнены окрестные леса и луга!