Отстегните ремни

— Спасибо вам огромное! — с чувством сказала я, уже вылезая из машины. — Я брошу деньги, правда! Не уезжайте.

Вот оно, славное партизанское детство! Лазания через балконы, знание всех черных лестниц в доме… Дыра в балконной стенке, находившаяся тут еще с незапамятных времен, так и не была заделана, спасибо отсутствующему в доме комитету жильцов, — улыбнулась я. Во всем есть, оказывается, свои преимущества. Дом стоит, как урод некрашеный, зато всегда в него можно проникнуть через незаделанный задний ход.

Придерживая одной рукой Дашу, я довольно ловко пролезла в дыру в балконе и скрылась в зияющем выбитым стеклом проеме черной лестницы.

— Дашулечка, зайка! Мы уже почти на месте. Ты потерпи, моя сладкая, сейчас нам забраться на двенадцатый этаж, и все дальше будет хорошо. Скоро за тобой приедет папа. Ты сумеешь пойти сама? А то у меня, боюсь, нет сил нести тебя так высоко.

Даша посмотрела на меня обиженными серьезными глазами:

— А папа скоро приедет?

— Скоро, моя радость, очень скоро! Пойди сама, пожалуйста! Я тебя не донесу!

Лишенная выбора, Даша хмуро кивнула, и мы стали медленно взбираться на двенадцатый этаж.

На лестнице, разумеется, кто-то уже справил малую нужду, а стены были исписаны похабнейшими ремарками, но это тянулись последние метры моих сегодняшних страданий, и я готова была целовать и эти грязные ступени, и выкрашенные грязно-зеленой краской стены, лишь бы быстрее оказаться в спасительном убежище маминой квартиры.

Оставив Дашу ждать на черной лестнице, я выглянула с общего балкона на площадку у лифта на своем этаже. Слава богу! Там никого не было. Позвонила в звонок застекленной двери на этаж и спряталась обратно к мусоропроводу. Молилась только об одном: чтобы дверь открыла Машка, а не мама.

Показываться маме сейчас в таком виде, да еще и с чужим ободранным ребенком, значило бы до конца московского визита обеспечить себе нервотрепку с причитаниями и слезами на тему, что мне следует немедленно бросать Макса и уезжать обратно в Амстердам. А у мамы еще и больное сердце…

Послышались шаги. Бодрые. Не мамины! Господи! Я точно-точно пойду в любую церковь и поставлю Тебе сто свечей! Завтра же!

В дверях показалась Машка. В одной руке фен, в другой — сигарета. Курить опять захотелось нестерпимо! Я осторожно выглянула из-за двери мусоропровода и замахала руками.

— Мань! Это я. Подойди сюда, только тихо!

Машка вытаращилась на меня во все свои красивые глазищи и, обернувшись через плечо и убедившись, что мама не появилась в коридоре, узнать, кого это еще принесло, подошла поближе.

— Ты что тут делаешь? Что у тебя за вид? — спросила она ошарашенно.

— Мама дома?

— Ну дома. А что с тобой случилось-то?

— Выгони ее из дома срочно! Как угодно! Я тебя умоляю! Придумай что-нибудь! Я все объясню потом. И еще… Можешь, не задавая идиотских вопросов, просто сделать, что я скажу?

— Ну могу, — пожала плечами Машка.

— Скатай в трубочку, завяжи резинкой и сбрось прямо сейчас с балкона пятьсот рублей. Можешь?

— Кому? — заморгала Машка.

— Ну не спрашивай ничего. Потом все расскажу. Сбрось деньги просто вниз с балкона. И убери маму из квартиры куда-нибудь. А как сделаешь — зайди за мной, я на черной лестнице. О’кей?

Я отняла у нее сигарету и жадно затянулась. Машка покрутила пальцем у виска, покачала головой и ушла выполнять задание.

У меня отлегло на сердце, и я вернулась к Даше. Надо вынести Максу невероятную благодарность за воспитание детей! Ребенок стоял и не плакал. Не знаю, сможет ли она когда-нибудь меня полюбить после такой вот сказочки? Хотя зависит, конечно, от того, как ей объяснит все ее папа.

* * *

Горячая вода из душа текла по моей голове, лицу, плечам и, разрываясь на мелкие струйки, обрывалась с плеч и сбегала по всему телу к ступням, которые от этого очень больно щипало. Но даже несмотря на боль, я не могла вспомнить, когда мне последний раз было так хорошо! С водой уходили все ужасы, все нервы и плохие мысли, не оставлявшие меня со вчерашней ночи.

Еле заставив себя выключить, наконец, кран, я вылезла из душа и завернулась в махровое полотенце. Из запотевшего зеркала на меня устало смотрели два карих глаза, обрамленные синевой, заострившийся за ночь нос, и яркая свежая ссадина на худом плече. Ссадин вообще оказалось гораздо больше, чем мне показалось утром в лесу. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что у меня довольно прилично разодраны ноги, причем не только на ступнях, на бедре чернел жутчайший синяк, на лице — множество мелких царапин, которые я, видимо, получила, залезая во вчерашний куст, а локоть просто разрывало от боли, и он был заметно больше, чем второй. Зато не оказалось седины, — нашла я хоть что-то позитивное в своем впечатляющем внешнем виде. А синяки и ссадины заживут.

Прихватив с собой баночку так кстати нашедшейся на полке зеленки, я вышла из ванной и заглянула на кухню.