Отступать некуда

Продолжив аллегорию, легко убедиться в неадекватности нолановских притязаний. Если Николсон со свитой пристебаев вполне себе князь — нет, в силу новейшей травестии понятий, маркиз тьмы, валет преисподней, Воланд-Коровьев в одном лице; если мятежный Бэтмен вполне канал за Мастера, а его белокурая камея, выдернутая из людской крупы в шабаши и битвы миров, до такой степени соответствовала Маргарите, что сомненья брали — уж не читал ли Бертон нашу «M&M» в рамках курса общей демонологии, — новая глава саги о человекомыши мельчит тему по всем статьям. Хит Леджер — от силы верткая недотыкомка, пакостник, но никак не дирижер Зла; конечно, вреднючие интонации и пластика Алексея Гуськова явно возвышают его над всеми рыцарями света, но даже преждевременная кончина не уравняет его с Николсоном. Новый Бэтмен — до такой степени бледное пятно, что его дуализм, беспокойный надлом, романтическое двуличие перенесены на пешку-прокурора Харви Дента, одно имя которого, схожее с маркой зубной пасты, с самого начала указывало на рядовую роль персонажа. Девушка Гилленхолл, даже привязанная к тонне взрывчатки, — никак не королева бала Сатаны, даром что Мэгги; она душечка, любимая сестрёна, но амплуа у ней — субретка, а не вамп, какими были в первых сериях «Бэтмена» Ким Бесинджер и Мишель Пфайффер. Предыдущим фильмом «Престиж» с мощными инфернальными подтекстами факирского ремесла Нолан вполне давал надежды на совладание с материалом, но то ли бюджет выделили куцый, то ли вовсе мир измельчал — а только главным бытийным вопросом современности в его исполнении стало: «Если нетопырь на мелкого беса влезет — кто кого сборет?»

Китч

Большой балет: свои и чужие

Вадим Гаевский  Павел Гершензон  

Китч

Большой балет: свои и чужие

Диалоги с московским театральным критиком Вадимом Гаевским о русском балете записывались в несколько приемов. Первый раз мы собрались в 1996 году, чтобы поговорить о финале балетного XX века, точнее о событиях в Большом и Мариинском театрах, которые после долгой летаргии позднего СССР внезапно пришли в движение. Вопросы по большей части задавал я — мне хотелось получить не только потрет балетного века, но и дать портрет балетного критика конца века, потому что именно с фигурой Вадима Гаевского ассоциируется русская балетная аналитика последней четверти ХХ столетия.

Второй раз мы собрались в 2006 году, чтобы осмыслить события прошедших десяти лет, тем более что в этот период мы оба принимали весьма активное участие в жизни Большого (Гаевский) и Мариинского (я) театров.

Нас интересовало не только то, что происходило за балетными кулисами, но и то, как на эту закулисную жизнь проецировались бурные общественные процессы, которые потрясли нашу страну.

В конце концов, наши разговоры мы свели в сборник и назвали его «Разговоры о русском балете: 1996-2008. Комментарии к новейшей истории», который сейчас готовится к печати. Фрагмент из этой книги мы предлагаем читателям «Русской жизни».

Павел Гершензон, сентябрь 2008

Павел Гершензон: В 1995 году Григорович ушел из Большого театра.

Вадим Гаевский: Что было исторически закономерно: в последние годы Юрий Николаевич слишком крепко связал себя — и своими поступками, и их отсутствием — с эпохой, которой суждено было уйти — с брежневской эпохой. Эта связь явилась достаточным основанием для того, чтобы считать Григоровича фигурой — как это ни дико говорить о Юре Григоровиче, которого мы в свое время так ждали, — одиозной. Это трагедия, это вам не банальный доносчик Ростислав Захаров.

П. Г. Что все-таки ушло: «Большой балет» или Григорович?

В. Г. Ушел «Большой балет» — и ушла большая личность. Сначала были изгнаны большие артисты, а затем ушел действительно большой руководитель «Большого балета». Началась другая эпоха — эпоха мнимостей, мнимых премьер, мнимых редакций классических балетов.

П. Г. Васильев тоже был мнимостью?