Отсутствующая структура. Введение в семиологию

структуру, может функционировать, значить что-либо и обретать вес в наших глазах, только если оно понято как Зияние, генерирующее смыслы, как Отсутствие, как вихревая Воронка, как полость, о кото­рой мы догадываемся только по излучаемым ею смыслам, сама же она никаким смыслом не может быть заполнена.

IV.2.

Предоставим слово тому среди самых молодых, кто дал наи­более впечатляющий пример следования этому принципу в крити­ке, — Жерару Женетту:

"Гений, как несколько туманно выражается Тибоде, это одновре­менно и высшая степень проявления индивидуальности, и ее анниги­ляция. Если мы хотим как-то разъяснить этот парадокс, нам следует обратиться к Морису Бланшо (и к Жаку Лакану), к идее, столь близ­кой нынешней литературе, из которой, однако, критика еще не сдела­ла должных выводов, а именно к идее о том, что автор, тот, кто смастерил книгу, как говорил уже Валери, в сущности никто — или, точнее, что одна из функций языка и литературы как языка состоит

в том, чтобы истребить собственного сказителя, обозначив его как отсутствующего."135

Отсюда главенство "письма" над языком, письма, созидающего автономное пространство, некую конфигурацию, в которой время писателя и время читателя сливаются в ходе одного бесконечного истолкования, — истолкования чего-то такого, что больше их обоих и что навязывает всему и вся собственные законы — законы означаю­щего. В связи с чем и сам язык предстает как письмо, которое, как говорит Женетт, вторя Деррида, "есть игра на различиях и простран­ственных смещениях, где значение — не наполнение пространства, но чистое отношение"136. И тогда современная критика становится "кри­тикой творцов без творений", или, точнее, творцов, чьи творения предстают как какие-то "полые вместилища", те самые глубинные desouvrement, которые критике предназначено описывать как пустые формы. И это потому, что письмо по отношению к пишущему пере­стает выступать как средство, становясь тем "местом, в котором про­исходит его мышление", поскольку "не он мыслит на своем языке, но его язык мыслит им, мысля его вовне" 137.

IV.3.

Такова траектория мысли, исходящей из предположения об исчезновении автора произведения и приходящей к предположению

135 Les chemins, cit., pagg.227-228

136 Les chemins, pagg. 241—246.

137 Les chemins, pag. 246

337

об исчезновении самого произведения, которое вбирается всепогло­щающим языком, вековечно выговариваемым тысячами уст 138.

Нетрудно обнаружить у Бланшо и критиков, находящихся под его влиянием и опередивших тех, кто выплыл на волне лакановского структурализма, явный интерес к Пустотам и Зияниям Очевидно, что у Бланшо 139 этот подход очерчивается вполне ясно: книга как произ­ведение искусства вовсе не представляет собой какую-то вязь непре­ложных значений, но впервые открывается всякому прочтению как единственно возможному, представая разомкнутым пространством с неопределенными границами, "пространством, в котором, строго го­воря, ничто еще не наделено значением и к которому все то, что наделено значением, восходит как к своему первоначалу". "Пустотность произведения... это его явленность самому себе в ходе прочте­ния", она "отчасти напоминает ту ненаполненность, которая в твор­ческом процессе представала как незавершенность, как схватка раз­норечивых и разнонаправленных составляющих произведения." Таким образом, в чтении "к произведению возвращается его исконная неустойчивость, богатство его бедности, хлипкость его пустоты, и само прочтение, вбирая в себя эту ненадежность и венчаясь с этой бедностью, претворяется в некий страстный порыв, обретая легкость и стремительность естественного движения". Произведение искусст­ва — "это та силком навязанная свобода, которая его сообщает и кото­рая позволяет истокам, несказанным глубинам первоначал, просту­пить в произведении, кристаллизовавшись и окончательно закрепив­шись". И все же, как проницательно отметил Дубровский, у Бланшо еще нет речи о метафизике письма как таковой, об онтологии сцепле­ния означающих, сцепления независимого и самодостаточного, чей стылый порядок предопределен раз и навсегда:

"В противовес структуралистской объективности" Бланшо в своем понимании произведения искусства "исходит из представления о че­ловеке не как объекте познания, но как субъекте радикального опыта, получаемого, схватываемого рефлексивно... В отличие от той "поли­семии", о которой говорят формалисты, неоднозначность языка, по Бланшо, вовсе не связана с функционированием какой-то символичес­кой системы, в ней дает о себе знать само человеческое бытие, лин­гвистика обретает статус онтологии... Бланшо идет глубже простой фиксации антиномий, он их артикулирует... Языковый опыт — это не перевод на язык какого-то другого опыта, например метафизическо-

138 Это та тема, к которой, правда с более историцистским уклоном, обращается Ж. Π. Фe (J.P. Faye) в Le récit hunique, Paris, 1966

139 Maurice Blanchot, Lo spazio letterario, Torino, 1967, "La comunicazione"

338