Отторжение

И этот спрятанный клад тоже должен остаться тайной. Она аккуратно закапывает все в землю и присыпает хвоей. Мать ничего не должна знать про Феньо. Полная тайна, абсолютная тайна, тайна тайн. Помоги мне Бог.

Пора возвращаться. Никаких изменений: рыжая увядшая трава, голые ветки, старые мертвые листья. Мама в той же позе, как будто за все это время ни разу не разогнулась.

Этот день не кончится никогда.

А потом и этот, и другие дни выветрятся из памяти. Останутся только моменты, эпизоды, вырванные из потока времени. То яркие, пронизанные светом и ароматами, то нерезкие, как старинные кинофильмы. К помнит, как они хохотали, она и мама. Как менялась комната, когда мама входила… мама была центром мироздания. От нее веяло таким сладким, таким томительным жаром жизни, что и К словно просыпалась, у нее появлялись тело, сила и желания. Мама была как старинный замок с резными башнями, тюремными застенками, привидениями и вековыми проклятиями. Прекрасная и капризная королева, в чьем взгляде грозный опустошающий мрак за долю секунды сменяется аркадами туманного золотого сияния с ангелами под потолком. К помнит, как она любила маму, но как об этом рассказать? Слова кажутся сухими и тонкими, как рисовая бумага. Любить, любовь… бессмысленные, трескучие слова, если надо описать происхождение Вселенной. Мама и была Вселенной. Огненные протуберанцы, черные дыры и солнечные зайчики – все произошло от нее. Ядовитые наконечники стрел, боль, незаживающие раны, счастье, опьяняющая радость – тоже от нее. Без нее ничего бы не было.

С течением времени большинство картинок исчезает. Может, она вспоминает не те дни? Были и другие? Как можно заранее знать, какие особые моменты или какие особые чувства превратятся потом в воспоминания? Может быть, те, что чаще возникали и повторялись и поэтому навсегда остались в коре мозга? Но нет, кора головного мозга не похожа на древесную кору. На ней не остаются на десятки и даже сотни лет давным-давно вырезанные надписи. “К + С” и обязательное сердечко. А если наоборот? Часы, чувства и переживания остаются в памяти, потому что они необычны, чем-то отличаются от будничных? Что помнит К? Обычное или необычное? Боль или счастье?

Обычный день: грозовая туча уплывает на работу и возвращается около шести. Готовит еду, они ужинают. Смотрят новости. Иногда мама задремывает на диване, К кладет голову ей на колени и слушает, как у мамы тихонько бурчит в животе, ее это радует и смешит. Потом мама открывает глаза, недоуменно встряхивается и идет работать со своими переводами. Закрывает за собой дверь с матовым рисунком в виде морозных узоров: ни в коем случае не беспокоить. К идет в свою комнату, отсюда хорошо слышен стрекот электрической пишущей машинки. Машинка стрекочет длинными очередями, потом наступает тишина: мама обдумывает фразу или роется в словарях. Иногда командует: пора на боковую, но чаще К укладывается сама, но и тогда мама заходит к ней, садится на край кровати, желает спокойной ночи и обнимает. К быстро засыпает под короткие взрывы клавиш – и просыпается от плача.

Стена, еще не отпустивший сон, ночь – а К все равно слышит и видит, как мама плачет в прихожей. Сжимает в руке трубку серого телефона и плачет, плачет… жалуется, обвиняет и плачет. И нет слезам конца, взрывы плача как телефонные провода из окна поезда: то опускаются, то снова взлетают на столбы.

Неизвестно, с кем она говорит. Найденный в каталоге священник, кто-то из подруг, психолог – неизвестно. А потом все повторяется. Другой священник, другая подруга, другой, получше, психолог. Многие исчезают и никогда не возвращаются. Наверное, те, исчезнувшие, не так хороши, не так настроены, не так лояльны. Наверное, во всем свете только одна К знает, как обращаться с тучей, готовой то разразиться грозой, то пролиться безудержным ливнем слез. Осторожность и терпение, терпение и осторожность. К слушает. Она слышала все это много раз, но всегда готова выслушать опять. Мама всегда возвращается к ней. Другие приходят и уходят, а К всегда тут.

Ей почему-то жалко телефон, жалко тех, на другом конце провода, они вынуждены впитывать потоки слез и желчи, и очень жалко маму. Она сидит с трубкой в одной руке, с пачкой бумажных носовых платков в другой, и на лице ее такое страдание, будто она неизлечимо больна.

Под полную диссонансов и фальшивых нот симфонию жалоб и обвинений К засыпает. Просыпается на рассвете, идет в мамину спальню, открывает дверь с морозным стеклом и ложится рядом. Мамино лицо опухло от слез и снотворных. К массирует мамины плечи, мама это очень любит. И начинается спешка: маме на работу, К запихивает в ранец тетради и учебники и бежит в школу, и все повторяется: мама возвращается в шесть вечера, ее усталость, торопливый ужин, диван, новости, короткий сон на диване, вечерние переводы за закрытыми дверьми, размокший от слез телефон – и К, которая каждое утро спрашивает маму, не помассировать ли ей плечи.

– Помассировать, – отвечает мама. – Конечно, помассировать.

Очень любит массаж.