Отвергнутая

Прасковья шла к дому почти на ощупь. Темнота вокруг была такой густой и чёрной, что она не видела даже собственных вытянутых вперёд рук. Окна в домах не светились. Неужели все уже спят? Ночная прохлада окутывала её, заставляла ёжиться и идти быстрее. Прасковья была уверена, что ещё один поворот налево по узкой тропке, и она увидит дрожащий огонёк керосинки в окне своей спальни. Алексей не ложился без неё в последнее время – тосковал по ней, ждал, несмотря на то, что она отталкивала его снова и снова и ложилась на самом краю, чтобы, не дай бог, не затронуть его во сне.

Прасковья шла и шла, а огонёк впереди не светился, наоборот, на пути ей то и дело попадались кусты и деревья, ноги путались в высокой траве. В темноте она не заметила, как сбилась с узкой тропки, ведущей к дому. И теперь оказалась в перелеске за селом, блуждая между деревьями с вытянутыми руками.

– Да что же это? Сейчас беды вечно будут валиться на мою голову? – воскликнула Прасковья.

Она остановилась и топнула ногой, не видя ни зги в кромешной темноте. И тут возле неё зашевелились, зашелестели кусты, зашуршала трава, как будто кто-то подбирался к ней поближе. Прасковья замерла, даже дышать перестала. Смутная тревога закралась ей в душу. Она вытянула руку вперёд и, нащупав возле себя что-то тёплое и шершавое, вскрикнула, резко отпрянула и, оступившись, упала на землю.

– Аааа! – закричала Прасковья. – Сил моих больше нет! Если ты бес, то лучше убей меня, чтобы мои мучения закончились!

Рядом с ней снова послышались тяжёлые шаги, и в следующее мгновение Прасковья почувствовала на своём лице чьё-то тёплое кисловатое дыхание. Низ живота тут же свело от страха, она завизжала, но крик быстро стих, потому что тело её выгнулось дугой, и уже в следующую минуту она затряслась в судороге.

Но вдруг некто большой и тёмный прижал её к земле, шумно дыша ей в ухо и удерживая огромными ручищами ноги и руки. Прасковья не могла сопротивляться, тело её не слушалось. Но судорога вдруг прошла, дрожь утихла, и мышцы её обмякли. Она стала задыхаться под тяжестью чужого тела, и человек тут же вскочил на ноги и скрылся в кустах. А Прасковья лежала на земле и пыталась осмыслить, что только что с ней произошло и кто был этот человек, который сумел остановить приступ. А может, это и вправду не человек был вовсе?

Когда силы вернулись, Прасковья встала, отряхнула с подола налипшую траву и оглянулась по сторонам. На небе тонкой алой полосой забрезжил рассвет, и тьма постепенно становилась прозрачной. Она с трудом узнала место. Это был перелесок за северной частью села. Как можно было так заплутать, если к дому надо было идти совсем в другую сторону?

Прасковья вздохнула и побрела к дому. Нужно будет ещё как-то объясняться с Алексеем. Наверняка, он уже оббегал всё село в поисках её…

* * *

Феденька пил из чашки парное молоко. Акулина ходила возле него, недобро зыркая в сторону Прасковьи, которая то и дело подходила к сыну, гладила его тёмную кучерявую головку, целовала пухлые щёки.

– Разбалуешь его своими нежностями! – буркнула свекровь.

Прасковья уже открыла рот, чтобы высказать Акулине всё, что она о ней думает, но тут в кухонное окно постучали. Свекровь приподняла занавеску, а потом вышла из кухни со словами: «Соседка грибов принесла! Мигом заберу да вернусь!»

На несколько коротких минут Прасковья осталась с сыном наедине. Такого почти никогда не бывало – Акулина вечно тёрлась где-нибудь поблизости, когда Прасковья подходила к Феденьке. Всё время она чувствовала на себе тяжёлый взгляд свекрови.

Прасковья присела возле мальчика на корточки, заглянула в его светлые глазки, и губы её дрогнули от избытка чувств.

– Феденька, сыночек мой, – прошептала она.

Мальчик откусил краюшку хлеба и улыбнулся Прасковье. Внутри у неё что-то вспорхнуло вверх от этой открытой и искренней детской улыбки. Феденька всё время был с бабушкой, она ему была гораздо ближе, чем Прасковья. Акулина всецело завладела любовью ребёнка, целый год она растила его одна, может, надеялась, что Прасковья не вернётся больше в их дом. Но Прасковья вернулась.

Первое время Феденька не подходил к матери – смотрел испуганно издали большими глазами и не мог её вспомнить. Слово «мама» звучало для него пустым звуком. Прасковья улыбалась сыну, сидящему на руках Акулины, а потом рыдала в подушку от собственного бессилия.

– Она у меня не только сына, она у меня полжизни вместе с ним забрала! – жаловалась она мужу.

Алексей гладил Прасковью по худой вздрагивающей спине.

– Она как лучше хотела. Она о Феденьке заботится больше, чем о ком-либо. Да и целый год она его, совсем крохотного, нянчила, ночами не спала, когда он болел. Нам её благодарить надо!

Прасковья качала головой и отворачивалась от Алексея. Он, как всегда, не понимал её.

И вот теперь Феденька улыбался ей так, будто осознал, что она его мама, которая любит его больше всего на свете и способна на всё ради него.

– Иди ко мне, малыш! – прошептала Прасковья и протянула руки к сыну.