Отвергнутый дар

– Это ритуальный нож атам. Применяется в колдовских ритуалах. Его еще называют ножом ведьмы.

Роман услышал, как Костя выругался. После чего сурово проговорил:

– Ждем тебя через час. Просьба не опаздывать.

Акимин с тоской посмотрел на турку, отставил ее и сделал себе растворимый кофе. Он должен был торопиться.

Глава 6

Борис Борисович Верещагин встречал Энгельса в фойе. Славин увидел его сразу, как только вошел. И в этом нет ничего удивительного. Рост Верещагина достигал метра девяносто. Высокий, широкоплечий, с небольшим животиком, кудрявый, бородатый, Борис походил на русского богатыря, ушедшего по возрасту на покой. Энгельс точно не знал, сколько тому лет, но предполагал, что где-то за пятьдесят. В общем, ровесники.

Если б Энгельс встретил Бориса на улице, то ни за что бы не подумал, что перед ним врач, тем более психиатр. Он скорее напоминал костоправа. Или тренера по тяжелой атлетике или другой силовой дисциплине. Худой, тонкокостный Энгельс по-белому завидовал Верещагину. Ему хотелось быть таким же мощным, кудрявым, бородатым, да только у него даже борода росла хило. Как у китайца.

Однако в последнее время Верещагин очень похудел. А еще коротко постригся и сбрил бороду. Энгельс, когда впервые увидел его в новом имидже, еле узнал. Естественно, спросил, что с ним. Тот хмыкнул в ответ:

– В отпуск в Индию ездил. Был там три недели. Жарища страшная, вот и побрился. А похудел, потому что не мог есть их пищу.

– А где же загар?

– Ходил весь замотанный, чтоб не обгореть. Кстати, новый образ мне очень нравится. Мне кажется, я помолодел, не находите?

Нет, Энгельс не находил этого. По его мнению, Верещагин-богатырь смотрелся лучше и гармоничнее, что ли. Но не говорить же этого вслух. Интеллигентные люди так себя не ведут.

– Добрый день, – поздоровался Верещагин и протянул свою медвежью лапищу. Сам он похудел, причем еще сильнее, чем в момент возвращения из Индии, ссохся как-то, но рука его оставалась такой же огромной, как и раньше.

Славин пожал ее, поздоровался. Затем спросил:

– Как мама?

– Все еще спит, мы ей большую дозу вкололи. Пойдемте пока в мой кабинет, кофейку попьем.

И они направились к кабинету. Но не успели преодолеть один коридор, как к Верещагину подлетел санитар. Его звали Федором, Энгельс хорошо его знал, поскольку тот уже лет десять работал в больнице.

– Борис Борисыч, у Антоновой приступ!

– Федь, ты разве не знаешь, что надо делать, когда такое случается?

– Она не подпускает к себе никого. Забилась в угол, рычит, как собака, вас требует. Но хуже всего то, что она где-то большой гвоздь раздобыла. Может покалечить нас или себя.

– Энгельс, вы идите в кабинет, я скоро присоединюсь, – сказал Верещагин и последовал за Федором.

Славин хорошо знал дорогу. Но он не пошел в кабинет, а направился за врачом и санитаром. Он знал Антонову. Женщина была тихой, амебоподобной, ходила как тень, а чаще сидела, уставившись в одну точку. Она практически не разговаривала. И тем более не рычала. Приступы у нее случались тихие и, можно сказать, незаметные. Антонова просто начинала трястись и закатывала глаза. Матушка Энгельса считала, что в ней сидит самый сильный и древний демон. Он мудр и осторожен, поэтому не привлекает к себе внимания.

Когда Славин вошел в помещение, называемое по старинке рекреацией, он увидел следующую картину: Антонова, как сказал санитар, стояла в углу, размахивая гвоздем. Он был ржавый, кривой и устрашающе большой. Где она могла его раздобыть, оставалось только гадать. Скорее всего, нашла во время прогулки по больничному парку.

– Елена, давай-ка успокоимся, – обратился к ней Верещагин. – И уберем эту гадость! – Он указал на гвоздь. – Поговорить мы можем и без нее, правильно? Я очень хочу тебя выслушать…

– Нет, вы меня не слушаете! Никто! Я много раз говорила, что во мне живет что-то страшное… А вы!..

Энгельс решил, что Антонова поверила его матушке про демона внутри ее, но оказалось, речь идет совсем о другом:

– Вот тут болит! – Елена хлопнула себя по боку. – Невыносимо болит… Там гадость какая-то растет. Я знаю. Я прямо вижу ее…

– Мы делали рентген. Нет у тебя никакой опухоли.

– Есть! Я знаю… Просто вы не увидели. Сделайте мне операцию, удалите ее.

– Хорошо, мы обследуем тебя еще раз. Вызовем сюда лучших специалистов. Все сделаем, как ты скажешь.

– Вы мне заговариваете зубы! Думаете, я дура? А вот и нет… Я вас насквозь вижу. А вы не видите ничего. Как и ваш рентген. У меня опухоль, такая же, как у вас… И я вам сейчас покажу ее!

С этими словами она направила гвоздь в бок и собралась вспороть его, но санитары быстро среагировали. Они с двух сторон бросились на женщину и скрутили ее. Вот только без ран не обошлось. Умалишенная успела ткнуть Федора гвоздем раньше, чем тот выбил его из ее руки.

Когда притихшую после укола Антонову унесли в палату, Энгельс подошел к Верещагину и спросил:

– У нее и вправду ничего нет?

Борис Борисович вздрогнул и обернулся. Не ожидал увидеть здесь Славина. Казалось, он вообще о нем забыл.

– Вам не стоило сюда приходить, – сказал он. – Посторонним в отделение нельзя.

– Я понимаю. Простите.