Отвергнутый дар

Они прошли по коридору, вошли в комнату. Она аккуратно поставила свой тёмно-коричневый портфель на пол, прислонив его к дивану. Парень, поколебавшись, поставил свой рядом. Девушка не сводит с него глаз. Он ведёт себя очень, очень странно. Словно не у себя дома, а... В гостях. Словно он боится сделать какое-то неверное движение. Вот оно. Вот верное слово - страх. Ему страшно. И ей. Всего-то вчера она бы весело вбежала, быстро сбросила у дверей туфли, кинула портфель на диван. Что-то беззаботно напевая, открыла бы холодильник, сразу уцепив кусок сыра, звонко позвала бы парня обедать. Здесь ее второй дом. И как бы не первый, что не очень нравится ее родителям, но что они могут сделать? Спустя четыре года - ничего. Они любят ее и не хотят причинять боль бесполезными запретами. Вчера она бы подошла к телевизору и стала перебирать видеокассеты, поставила бы музыку. Быстро бы сделали уроки. И эти разговоры, бесконечные разговоры. Обо всем на свете. Смех, улыбки. И вдруг - серьезные задумчивые лица, негромкие голоса. А потом... Квартира - их. Вся. Надолго. Они бы этим непременно воспользовались. А потом бы лежали до темноты и шептались, она бы задремала на его плече, уткнувшись носом в шею, и совсем по-детски сопела, согревая теплым дыханием. Он бы не спал, нельзя ей опаздывать домой. Так и лежал бы, обнимая, глядя перед собой, перебирая в памяти разное, звуки, картины, ощущения. Улыбаясь... Поглядывая на поблескивающие в нише серванта часы, на медленно двигающиеся золотистые стрелки. Медленно. И так быстро... Мерное тикание секундной стрелки, один круг, второй, третий... В восемь вечера он легонько толкнет ее локтем, она заворочается и приподнимет заспанное лицо, сладко зевнет. И скажет...

- Не хочу...

- Надо идти, вставай.

- Не хочуу... - ее сухие со сна губы, обметанные лихорадкой поцелуев, капризно изогнутся, - давай через часик пойдем? Ничего страшного, мои же знают, что я здесь.

- Вот именно. Все они знают. Иногда мне кажется, что еще и видят. Вставай!

- Ай! Перестань! Отдай одеяло, не смотри!

- Ну я немножко... Вот свет только включу... Ух ты!

- Ах ты... Ну Сааш...

- А?

- Где мои... Ну дурак, опять куда-то закинул. Не мог на стул положить? Ищи теперь!

- Да ладно... Так пойди, что такого?

- Ага, а мама потом... О, вот они, возле шкафа валяются. Принеси. Ну пожалуйста!

- Сама возьми, а я...

- А ты отвернись!

Громкий смех. Она до сих пор стесняется... Или, скорее, играет в стеснение. Им нравится эта игра. Потом чай, в три укуса сжеванный бутерброд, выбранная книжка, пара кассет, схваченный портфель - и на почти уже темную улицу. Четверть часа - и вот ее дом. Тоже старинный, четырёхэтажный, украшенный ажурными карнизами. Тяжёлые всегда распахнутые черные ворота, над ними решетчатая коробка фонаря. Они никогда не видели ворота закрытыми, а фонарь - горящим. Теперь совсем другие времена... Вот и двор, неровно мощеный серыми плитами, местами выщербленными от тысяч шагов, за сто пятьдесят лет впечатавшихся в них. Дверь в парадную, плавно изгибающаяся спираль мраморной лестницы, кованые перила, дерево, отполированное тысячами ладоней. Четвертый этаж, ключ вставляется в замок, быстрый поцелуй и шепот.

- Не спи, я позвоню!

Назад он всегда идёт очень медленно. Она позвонит, когда уснут ее родители. Ведь столько ещё нужно сказать, столько услышать в ответ... Так было бы вчера.

Сейчас же - тишина. Портфель аккуратно прислонен к дивану. Она не бежит на кухню, не смотрит кассеты, не ставит музыку. Она сидит на краешке, очень прямая, натянув на колени подол коротковатого к концу года школьного платья. Пальцы неосознанно теребят комсомольский значок, поблескивающий слева. Его губы сжались. Он выпрямился на стуле и посмотрел ей в глаза.