Отверзи ми двери

- Нет, - сказал Лев Ильич, он полез уже было в карман, но вдруг остановился: "Что-то они мне слишком часто стали попадаться - эти интеллигентные алкаши, и у каждого свой прием околпачивания дурачков..." быстро думал он, глядя на часы: теперь он не мог терять ни минуты, все ему было ясно, он уже маршрут рассчитывал. - Нет, зарплата была в прошлую пятницу, а посему я вынужден извиниться...

- Эх, - сказал плешивый, натягивая кепку, - что ж мне домой, что ль, идти, сдаваться?..

Лев Ильич бежал по улице, размахивая портфелем, поглядывал на часы - слава Богу, стрелка перемещалась медленно, да тут все было вымерено, всю жизнь пробегал. День начинался ясным, он вчера по закату определил, что будет хорошо, не ошибся. Весна, никуда не денешься, к Пасхе совсем станет тепло, сухо. Может, неловко так рано? Ловко-неловко, а когда опоздаю - ловко будет? Тут главное - не опоздать. Да не может быть, ему всегда везло. К тому ж он ясно слышал, как она сказала, что билеты завтра. Ну а завтра, значит сегодня в четверг. "В четверг?" - стукнуло в голове. "Ну и хорошо, сегодня я ее остановлю, - бормотал он, - я ж не для себя.." Вся беда, вся его путаница, вся жалкая неразбериха всегда были в том, что он старался для себя, искал свою выгоду, в какие бы красивые одежды она ни обряжалась. Теперь с этим кончено, он сам с собой и перед собой был совершенно чист, он в эту ночь всего себя рассек и увидел, он там, перед зеркалом, поглядев себе в глаза, понял это и то, что ему предстояло делать. Ей было хуже всех, она погибала, как же тут проклинать, подталкивать, радуясь своей силе, а ее слабости, тому, что нет уже и желания сопротивляться, выбраться из трясины, что ее затягивает глубже и глубже - радоваться только своему пониманию? Что ж, что он услышал Любу сквозь все ужасное, что у них было, поверх всего - что любит ее, что она его любит, вот и станет он пережевывать свое счастье, упиваться своим высоким страданием, а рядом человек будет гибнуть... "Да у нас сил много, у нас-то любовь... бегло подумал он и отмахнулся, все было решено. - Тут совсем другое..." Пусть она не просит, отказывается, не верит - он заставит поверить, он все сделает, найдет в себе силы, у него их хоть отбавляй, хватит, раз он ей нужен - она про это, может, и не знает. Он себя погубит - пусть, не о том же думать, когда рядом человек уже не кричит - гибнет, и стона не слыхать, все кончено, обеспамятела от слабости, а никто, верно, руки не протянул. Потому что у всех самолюбие, своя правда, самоуважение... А вдруг ошибся? Нет права судить, чужую беду - руками, каждому свое... Но неправда это все - каждый перед всеми и за всех виноват, а стало быть, отвечает за каждого, а он-то точно виноват не увидел, не помог, проглядел. Как же ее оставить в злобе, в ненависти - да и вдруг не так?..

Он все на часы глядел - ну не может так быть, чтоб опоздал, а что там там-то сомнений не было, будто и она с тех пор, как наклонилась над ним в больнице, была с ним вместе, то же, что и он, прошла, про то же думала, те же слова ей шептали - и то же знание открылось.

Он ни на минуту в этом не усомнился - главное было не опоздать, будто билеты что-то значили, раз уж все и так решено, и будто, если можно перерешить, трудно было б порвать эти билеты, выбросить.

Он и не думал о том, что скажет, словно его появление само по себе так должно было ее поразить - что какие еще слова, а то, что она там собралась, сложила вещи, распростилась с этим домом - даже упрощало задачу: он возьмет ее за руку, она ведь действительно так этого все время ждала, да ведь еще не поздно, не опоздал, успел, еще и билетов не взяли...

Он на мгновение приостановился, узнав знакомое место: тот же проулок круто сбегал вниз: "Эко меня все здесь носит", - успел подумать он, где-то тут позавчера была та страшная проталина... Он глянул - снег был разбросан, искромсан, да хоть бы и то же самое, теперь он стал совсем другим - ничего такого ему не надо. Все в нем, вся эта гнусная чума не за окном, не в доме, не под одеялом, - в нем она, в себя надо поглядеть. "Да уж нагляделся", - с облегчением думал Лев Ильич.

К Косте надо было сворачивать налево, а ему - направо. "И это хорошо", мелькнуло у него. Он издалека увидел дом с балконами, узнал его, он его представлял по адресу, да знал этот район!.. Перебежал двор, у самого подъезда перегородила дорогу сверкнувшая темно-красная машина - "жигули"-фургон. "Успел, не уехали!" - как ударило его.

Он вбежал в подъезд, глянул номер на первом этаже, про себя просчитал этажи и махнул мимо лифта на пятый этаж: "Еще застряну, - вдруг со страхом подумал он, - так-то ненадежней." Он позвонил задыхаясь, сердце стучало, в пальто было жарко, да и больную руку повернул неловко, опершись о перила. Ему показалось, долго не открывали. Он позвонил еще раз, не отпуская кнопки, потом ударил кулаком - дверь медленно внутрь отворилась, пропуская его.