Ответ

Никогда в жизни не чувствовал он себя таким заброшенным, хотя никогда еще столь не нуждался в умном совете, крепкой руке старшего. Не было у него ни отца, ни друга, Нейзель сидел в тюрьме, ехать с жалобами к матери, которую не видел полтора года, было немыслимо. Оченаш от него отошел, Юлишку он оттолкнул сам. С кем же было поговорить начистоту?.. С крестной матерью, задыхавшейся от забот?.. С Петером Нейзелем?.. Они были хорошие приятели, но никогда не откровенничали друг с другом. Дядю Пациуса он уважал, даже любил, вот только доверительной беседы с ним как-то не получалось… Анци?

Балинт остался совершенно один. Как раз в ту пору, когда развивающийся ум стал задавать все больше вопросов, не к кому было с ними обратиться. Между тем они не были отвлеченными, их подбрасывала подростку сама жизнь. Но эти чисто практические вопросы странным образом оказывались такого характера — как и вообще почти всякий пустячный с виду практический вопрос, — что за каждым правильно найденным ответом обнаруживалась нравственная позиция. Только ошибись, напутай — и вся жизнь может пойти оттого вкривь и вкось: так в геометрии (и в политике) изначальное отклонение на сотую миллиметра образует затем разрыв шириною в палец, в конце же концов приводит к диаметральному расхождению.

По-видимому, не было никакого смысла в том, что он соврал Битнеру, Балинт осознал это, едва закрыл рот. Ночью на кухне Нейзелей, сгорбившись на низеньком соломенном стуле бабушки Нейзель, он всесторонне обдумал положение, с несвойственной его возрасту трезвостью и ясностью ума взвесил все доводы «за» и «против». Помог ли он Ференцу Сабо, отрицая то, что Сабо сказал? Нимало. Сабо уже уволили, и свидетельство Балинта не могло вернуть его обратно. Если Битнер передаст дело в суд или в полицию, обвинение поддержат, по крайней мере, два свидетеля: его тайный соглядатай и Пуфи, не говоря уж о том, что другие тоже слышали высказывание Сабо и среди них, конечно же, найдется такой, кто на допросе не посмеет или не захочет это отрицать; и много ли стоит тогда его показание, что он «не слышал» — другие-то, по меньшей мере двое, слышали! А ведь его, Балинта, подозревают в том, что он коммунист, значит, защищая Сабо, он прямо наталкивает на мысль, что Сабо коммунист тоже. Итак, помог он чем-нибудь Сабо?.. Ничем.

Обманул ли он Битнера? Поколебал ли в его подозрениях?.. Ни на минуту! С чего бы мастер поверил ему, а не Пуфи, которого больше любит, и не доносчику, которому больше доверяет? Балинт еще раз воспроизвел про себя десятиминутный диалог с Битнером, каждое слово, каждый поворот которого прочно засели в памяти, и пришел к выводу, что врал плохо. Он сидел один в темной кухне и все нее, припомнив этот мучительный разговор, покраснел — не столько от того, что врал, сколько от того, что врал плохо. Он видел себя, угрюмо стоявшего, сбычив голову перед лучезарно улыбающейся красной физиономией мастера, и теперь отчетливо понимал, что, как ему ясна была фальшивая игра Битнера, так и Битнер видел его насквозь; и тот и другой чутьем разгадали, что оба играют — один в отеческое доброжелательство, второй — в детскую откровенность. Балинт врал так, как врут неопытные люди, в полсердца и только через раз, он был весь как на ладони. Такого рода стыдливый лжец более всего озабочен тем, чтобы врать лишь по крайней необходимости, и именно этим выдает себя; мимолетное раздумье перед каждым ответом непременно на тысячную долю секунды оказывается длиннее или короче, предшествуя очередной лжи, в сравнении с паузами перед вставляемыми из порядочности правдивыми фразами, и это крохотное различие, отмечаемое даже не ухом, а чувством времени, выделяет ложь заметнее, чем если бы ее отчеркнули красными чернилами. На первые вопросы мастера Балинт или не отвечал вовсе, или отвечал уклончиво, уже этим показав — совершенно напрасно, — что не согласен с ним, то есть вызвал к себе инстинктивную неприязнь, навлек подозрения… и когда дело дошло до главного, до того, говорил или не говорил Сабо о Советском Союзе, Битнер вполне мог бы и не задавать ему этого вопроса, настолько неопровержимо он знал, что Балинт будет врать; впрочем, мастер не затем и задал этот вопрос, чтобы своими ушами услышать ложь, — просто он тоже был уже беспомощен перед неписаными законами однажды начатой игры в вопросы и ответы. И когда Балинт сперва промолчал и лишь через десяток фраз на повторный вопрос ответил, что заявления Сабо «он не слышал», да еще при этом строптиво вскинул голову, — ложь стала настолько очевидной, что, если бы за ложь полагалась смертная казнь, его можно было бы вздернуть без каких-либо дополнительных доказательств. Не понадобились бы даже показания свидетеля обвинения о том, был или не был Балинт на месте, когда прозвучало упомянутое заявление, — не случайно Битнер не спросил об этом у Пуфи; впрочем, несколько дней спустя все-таки спросил, но лишь для очистки совести: «отступничество» Балинта — хотя мастер себе в том не признавался — глубоко его задело и обозлило.