Ответ

Они сели на свободные два стула в конце длинного стола. Справа и слева за столом сидело человек пятнадцать, в основном молодежь, посередине — пожилая чета, рядом с ней господского вида человек, может быть, чиновник; в дальнем конце стола расположились Оченаш и с полдюжины парней и девушек, явно державшихся с ним вместе. По оживленной речи Оченаша и его равнодушно глядящему в сторону лицу Балинт тотчас понял, что Фери видел его, но замечать не желает; когда дядя Йожи, подтянув стул, опустился на него, Оченаш поставил оба локтя на стол, отвернулся и, слишком громко смеясь, стал что-то объяснять сидевшему слева от него соседу.

— Привет, Фери! — садясь, сказал Балинт. — Оченаш Фери, привет, говорю!

Оченаш удивленно скосил на него глаза. — Привет, — сказал он так же громко. — А ты как сюда попал?

И, не успел Балинт ответить, опять повернулся к своему соседу. Пожилая работница с добрым лицом, направившая их, как хозяйка, на свободные места, налила чаю. — Я плачу за обе чашки, — сказал Балинт, сунув руку в карман.

— Платить не нужно, товарищ, — улыбнулась ему женщина.

— Как так? — Балинт даже растерялся, — А кто ж это все оплачивает?

— Об этом, товарищ, пусть у вас голова не болит, — сказала она. — Только приходите к нам почаще.

За столом оставалось еще одно свободное место, его с громким возгласом «Дружба!»[111] занял высокий молодой рабочий, лет двадцати пяти — двадцати шести. — Давно не видала вас, товарищ Чёпи, — сказала женщина, наливая ему чай. За спиной Балинта, в узком проходе между стульями, низенький человечек в кепке, с большим свертком газет под мышкой, собирал подписчиков на «Непсаву». «Кистиханд… прошу прощения… кистиханд…» — бормотал он и, протягивая левую руку, то и дело кланяясь направо и налево, пробирался между тесно сдвинутыми спинками стульев. Балинт окинул его презрительным взглядом, потом стал поочередно рассматривать соседей, близких и дальних. Он изучал их враждебно, с недобрым чувством, как бы заранее убежденный, что на «чаепитиях» не может оказаться тех людей, которых он ищет, и даже присутствие Оченаша не поколебало его. Никогда еще не доводилось ему сидеть в таком огромном зале, среди стольких людей, не приходилось слышать и публичных лекций, а тем более «программы культурных развлечений», но он даже не испытывал сейчас любопытства, так как не ожидал для себя здесь никакой пользы и охотней всего тотчас же ушел бы. Незнакомая обстановка и многолюдье его не смущали, он осматривался вокруг с откровенной неприязнью. Несмотря на постоянный гул в зале, его острый слух улавливал каждое слово, которым обменивались на противоположном конце стола Оченаш с товарищами. Разговоры за соседними столами интересовали его меньше, но и они не проходили мимо ушей. — Ну, а можешь ты сказать, что дом, например, тоже капитал? — спросил у своей соседки худенький, заморенный паренек в очках; кожа на лице у него была тонкая, прозрачно-белая, уши сильно оттопырены.

— Дом?

— Например, доходный дом?

— Ну, а как же, конечно, капитал! — воскликнула девушка.

Парнишка в очках торжествующе засмеялся. — А вот и нет. Это не капитал, потому что не производит прибавочной стоимости.

Балинт не много понял в их споре. Лица и голоса парней и девушек, сидевших вокруг спорщиков, пылали молодым азартом, у некоторых взволнованно блестели глаза, но Балинта это не сбило. К чему столько болтать, думал он, у кого есть дом, тот капиталист. Он еще раз оглядел всех семерых-восьмерых, принимавших участие в споре; кроме паренька в очках, остальные были по виду рабочие. За столиком позади них речь шла о гандболе. — Правду говорят, что в воскресенье наши парни побили в Гёде восьмой район? — спросил кто-то.

— Девять — четыре.

— Но те тоже ребята крепкие, — вмешался девичий голос. — Есть там один парень, такой симпатичный, не знаю, как его зовут…

— А тот коротышка один шесть мячей им всадил! — восхищался первый.

Балинт не стал их слушать, о спорте и в мастерской довольно мололи языком. От столика справа вдруг долетело слово «коммунисты», но говорили там, понизив голоса, заинтересованный Балинт уловил лишь обрывок фразы. — Коммунисты хотят взорвать профсоюзы, потому что… — Это говорил широкоплечий приземистый человек с бычьей шеей и небольшим шрамом над губой. Продолжения разобрать было невозможно, ответа — тоже, зато очень даже понятен был многозначительный, предостерегающий взгляд, брошенный первым в сторону компании Оченаша. В зале задвигались, на подмостки поднялись мужчины в белых рубашках и красных галстуках и женщины в белых блузах; женщины выстроились впереди, мужчины — за ними, а сбоку, спиной к зрителям, стал хормейстер. Хормейстер вскинул обе руки.

Работа святая, святая борьба,Работа свя-я-та-а-я, свя-я-та-я-я борьба, —