Ответ

— Как же, не понимаете! — проворчал человек в красном галстуке. — Вы-то знаете, что говорите!

Сзади так нажимали, что стоявшие в конце виадука ряды внезапно сдвинулись, стали втискиваться друг в друга. Настроение толпы напоминало апрельское небо, на котором в непосредственном соседстве находятся голубые, залитые солнцем проталины и мрачные, извергающиеся ливнем тучи; в начале моста смеялись и громко взвизгивали молоденькие девушки из рабочего хора под добродушные шутки улыбавшихся в усы мужчин, среди которых они были, что островок среди моря, а в конце моста, где люди окружили раненого рабочего, возвращавшегося домой после схватки на проспекте Юллёи, уже сгущались тучи возмущения и гнева. Слух о стычке перед казармами оказался достоверным: проспект Юллёи перекрыл полицейский кордон и неожиданно, без всякой видимой причины, с саблями наголо обрушился на подошедших от Кишпешта рабочих. — Бог весть, что им примерещилось, — рассказывал раненый, нервно подергивая над ухом пропитавшуюся кровью повязку, — стояли мы тихо, ждали, чтоб нас пропустили, значит, на Кёрут, как вдруг, ни с того ни с сего, они выхватывают сабли и пошли махать, словно с цепи сорвались. Мне вот правое ухо отхватили чуть не под корень. Не знаю, что жена дома скажет.

— Но чепельцев-то пропустили на Кёрут?

— Вроде бы.

— А вы их не видели?

— Нет… Уж как жена моя хныкала, не ходи, говорит, добром это не кончится… просто и не знаю, что теперь скажет, как увидит ухо мое. Нет, не пойду я домой.

— Ваше ухо сбрили, товарищ, не ее же!

— Э, все одно, она такой крик подымет, что хоть святых выноси. Лучше уж домой не ходить, разрази гром житуху эту распроклятую!

К тому времени как Балинт со своими выбрался на улицу Подманицкого, стали поступать вести и о чепельцах, одна другой заковыристей. В четверть двенадцатого перекрыли Октогон, рабочих, двигавшихся по Кёруту, полиция оттесняла в переулки, которые вели к городскому парку. На улице Кирай раздраженная, стиснутая со всех сторон толпа перевернула трамвай. На площади Лёвельде конная полиция врезалась в ряды демонстрантов. На кольце Йожефа тоже перевернули трамвай, а на проспекте Андраши подожгли автобус.

К первым слухам такого рода относились с сомнением, последующие выслушивали в молчании. Сзади еще можно было различить веселую перекличку молоденьких хористок, но впереди громогласные выкрики «Работы! Хлеба!» быстро удалялись и вдруг смолкли — туристская группа свернула в боковую улочку. — А вас тоже на проспекте Юллёи ранило? — спросил Балинта паренек в кепке.

Две недели назад Балинт порезал руку, рана с трудом заживала из-за постоянного соприкосновения с аммиачной водой, приходилось ее завязывать.

— Ерунда, это я на заводе поранился.

— А не фараоны вас?

— А! — махнул рукой Балинт. — Полицейских я покуда только через подзорную трубу и видел. Сразу-то труса праздновать нечего, приятель!..

Балинт оглянулся на Оченаша, но того и след простыл. Тогда он стал протискиваться вперед: Фери скорей всего побежал за группой «туристов», с которыми был явно знаком. Балинт все глубже протискивался в толпу. По улице Розы, где во всех окнах теснились люди, двигаться стало легче. Балинт бежал, озираясь по сторонам, и добежал почти до проспекта Андраши, но Оченаш словно провалился сквозь землю.

Уже собравшись повернуть назад, он вдруг услышал издалека вопль, протяжный и высокий, прокатившийся на ковре густых и низких, слившихся воедино голосов. Ковер быстро раскатился вперед и назад, мгновение спустя из переулков тоже понеслись испуганные вскрики, проклятия, стоны, ругань, короткие, четкие слова команды. Протяжно, мучительно заржала где-то лошадь. Балинт единым духом добежал до испуганно мятущейся человеческой толпы, запрудившей горловину улицы, стиснутой противоречивыми силами любопытства и ужаса; по проспекту Андраши уже бежали сломя голову орущие мужчины и женщины, а среди них носились с обнаженными саблями конные полицейские, обрушивая направо и налево жестокие сабельные удары.

Напрягая все силы и ловкость, Балинт пробирался вперед. Он проскальзывал вдоль стен, нырял под мышками взрослых мужчин, использовал каждую брешь в толпе и в два счета оказался на углу проспекта Андраши. Здесь он остановился, сцепив зубы, его затылок, волосы были мокры от пота. Вдруг — увидел: прямо на них бежал полицейский, он что-то кричал, широко раззявив черную пасть, и с такой силой взмахнул саблей, выхваченной из ножен, что она скрылась у него за плечами. Передние ряды дрогнули и отшатнулись назад с воплями ужаса. Посреди мостовой конный полицейский, нагнувшись к передней луке седла, преследовал двух мужчин, его сабля опустилась на лысую голову одного из них в тот самый момент, когда пеший полицейский, бросившийся с саблей на толпу, что растерянно переминалась в горловине улицы Розы, оказался как раз перед Балинтом; в следующий миг пожилая женщина рядом с мальчиком громко ойкнула и упала. Балинт успел взглянуть ей в лицо, тотчас залитое кровью.