Ответ

— Тут ведь о долях секунды речь, крестный, — прерывающимся голосом продолжал Балинт, — о нескольких долях секунды, от которых зависит, спасены оба или оба попались. Или — или! Так вот, правильно ли, что он руку отпустил?

— Правильно ли, спрашиваешь?

— Да, правильно ли, что отпустил, — повторил Балинт. Он требовательно смотрел на крестного, и Нейзель не выдержал этого взгляда, обжигавшего ему глаза непереносимым светом нетронутой еще невинности, всей страсти и любопытства молодости, — не выдержал, отвернулся. Когда человек, следуя будничными путями жизни (на улице, дома, на работе) — путями, которые милосердная привычка оснащает знакомыми по большей части предметами и событиями, — видит вдруг устремляющийся к нему тысячерукий образ истинной страсти с опасно пылающим взором, он непроизвольным мгновенным движением отскакивает в сторону: отворачивается и, почесывая нос, заговаривает о другом. Он оберегает не только свой собственный покой, но и целостность чужого порыва, чувствуя, что подобная страсть лишь в самые высокие свои мгновения высвобождается из обычного облачения, целесообразность коего подтверждена человеческим опытом, и в великой этой обнаженности демонстрирует прекраснейшие надежды человечества и его многообещающие возможности. Нейзель отвернулся, смутясь, и неловко стал почесывать нос. — Это же два друга, понимаете, — настойчиво говорил Балинт. — Два друга, которые во всем друг дружке доверяются. Правильно, что он руку отпустил?

— Если точно это, что иначе и он бы в беду попал, — проговорил Нейзель, — тогда…

Мальчик горячо затряс головой. — Не точно! В том-то все и дело, что не точно! Тот, кто наверху сидит, может быть, думает, что это точно, потому что страшно ему, но это не так!

— А как?

— Тот, кто внизу, — упрямо продолжал Балинт, — тот, наоборот, думает, что обязательно спасся бы, если бы еще самую чуточку его поддержали за руку. Но и он потому так думает, что боится, значит, это тоже не верно!

— Да что же верно? — спросил Нейзель недовольно. Мальчик опять повторил. — Ни то, ни другое!

— Да как же так?!

— В том все и дело, крестный! — воскликнул Балинт. — Если и то и другое не наверняка, как поступить тогда? Может, тому, кто наверху сидел, следовало все же рискнуть ради того, кто был внизу? Речь-то идет о двух дружках закадычных, которые друг другу в верности поклялись не на жизнь, а на смерть!

— Если так, рискнуть следовало, — совсем помрачнев, сказал Нейзель. Ему не нужно было много раздумывать, чтобы понять: мальчонка выложил перед ним на ладони самый важный, быть может, вопрос коротенькой своей жизни и теперь ждет ответа. Ответственность, которую этот пожилой человек отчетливо чувствовал, давила ему на затылок, лишала твердости духа и мужества, и без того уже сильно подвергнутых испытаниям за минувшие двадцать четыре часа. — Следовало? — вскрикнул Балинт, помертвев. Нейзель беспомощно закрутил головой. — Ну, все ж таки как тебе сказать… Вообще-то мне и того, другого, надо было бы послушать, чтобы мнение высказать!

— Но ведь я и за него говорю! — прервал его Балинт. — Я же сказал: он уверен был, что его схватят, если он в тот же миг руку мою не выпустит.

Нейзель откашлялся. — Ну, если он уверен был…

— Да, — твердо сказал мальчик, — он так думал. Но почему он, тот, кто наверху сидел, почему он не подумал, что, может быть, ошибается!

— Почему не подумал, что ошибается? — медленно повторил за ним Нейзель.

— Да! — горячо воскликнул Балинт. — Ну ладно, пусть не подумал, все равно он должен был рискнуть, разве нет?

— Послушай, Балинт, — сказал Нейзель, вдруг теряя терпение, — от твоих поворотов голова кругом идет. То так рассказываешь, то эдак… Ежели друг твой руку твою отпустил и тебя в беде бросил, потому что ничем не захотел рискнуть ради тебя, значит, он прощелыга, и все.

Бледное лицо Балинта внезапно запылало, на лбу проступил пот. — Прощелыга? — повторил он медленно, как бы проверяя слово на вкус губами и языком. — А с чего вы взяли, крестный, будто он мой друг? Думаете, речь обо мне? — Впервые с самого начала разговора Нейзель посмотрел мальчику в глаза, и его взгляд вдруг смягчился: он понял, что Балинт из мужской стыдливости пытается скрыть свое отчаяние, горечь. И раздражение, закипавшее было в душе старого рабочего, сразу же сменилось великой жалостью. — А я-то решил, что ты о себе, — сказал он тихо. — Видать, не разобрал как следует… Да, может, не такой уж он хороший друг, тот, о ком ты говорил?

Балинт смотрел в пол, который под испытующим светом разгоравшегося утра постепенно выставлял напоказ всю свою грязь. — Как же не друг! — возразил он решительно. — Двух дней не прошло еще, крестный, как они про то говорили, какие они друзья закадычные. И тот, кто потом на ограду успел влезть, спросил у другого, того, кто внизу остался: мне ведь ты доверяешь?

— А другой что ответил? — спросил Нейзель.

Балинт не отрывал глаз от пола. — Ответил, что доверяет.

— А тот все-таки отпустил его руку?

— Нет, — сказал Балинт. — Не отпустил он.

Нейзель наклонился к нему. — Не расслышал!