Ответ

Две пары соломенных шлепанцев, оставленных на толстом резиновом коврике перед бледно-зеленой, встроенной в пол ванной, вдруг ступили профессору в самую душу. Сколько времени понадобилось ему, чтобы пройти через ванную комнату? Нисколько. И, однако, даже годы спустя он помнил в ней каждую мелочь так, словно сам пользовался ею каждое утро. Высокое узкое трюмо внезапно запотело от дыхания ревности — так запотевает оно во время утренней ванны, — из потускневшей его поверхности выступило обнаженное, стройное и белое тело Эстер. Два купальных халата воззрились на него с вешалки, один белый, с разбросанными по белому полю цветами, другой чужой, темно-красный, с длинным и толстым витым поясом. Два человека пользовались этими большими, кремового цвета губками, лежавшими у края ванны. На стеклянной полке над умывальником — безопасная бритва, кисточка, квасцы и лишь один флакон с зубным эликсиром. Два стакана с двумя зубными щетками. Профессор на мгновение замешкался, в глазах у него зарябило: не два стакана, а три, с тремя зубными щетками. Он оглянулся: на вешалке тоже оказалось три халата, третий значительно короче, светло-желтый. Должно быть, сына халатик, подумал профессор. Моего сына. Новая, еще более острая боль резанула его по сердцу.

Двадцать четыре часа на скором поезде не занесли бы его так далеко, как этот короткий, минутный путь: он попал в неразведанные края сердца, даже о существовании которых не подозревал до сих пор. Когда маленькая служаночка распахнула перед ним покрытую белым лаком дверь в спальню Эстер, он не мог еще знать, что произрастает в этом краю, но едва переступил порог, как смутная, вовсе не сформулированная, но уже никогда более не исчезнувшая догадка о том, отчего так дурна его жизнь, забрезжила в нем: оттого, что не прошел до конца путь любви своей, которой посвятил все зрелые годы, как не прошел до конца и пути своего отцовства. И в познании мира не прошел до конца — позорно мало составил себе суждений о нем, позорно мало работал. Везде и во всем он прошел лишь половину того пути, какой должен был бы пройти соответственно отпущенным ему силам.

Все это лишь туманным видением пронеслось перед ним на пороге спальни Эстер — да и некогда было в ту минуту вглядываться пристальней, разбираться. Профессор попросту отстранил от себя туманное видение: уже завтра рассмотрит на досуге. Правда, назавтра рассмотрение не состоялось, как не состоялась ни разу за двадцать лет неизменно включаемая им в личный план «самопроверка», но боль, мучительно пронзившая сердце во время этого короткого, минутного пути, не забылась, затаилась в подсознании и никогда больше его не покидала.

Переступая порог спальни, профессор впервые был оглушен сознанием, что у него есть ребенок. Сын был, существовал уже десять лет, но профессор в первый раз ощутил, это сейчас, когда увидел рядом с темно-красным купальным халатом коротенький бледно-желтый, а на стеклянной полке, между двумя большими стаканами, — третий, маленький. Десять лет крадут у него его ребенка. Десять лет крадут у него его возлюбленную. Он упустил и того и другую, хотя мог бы удержать при себе обоих.

Маленькая служанка за его спиной тихонько прикрыла дверь. Окно в комнате Эстер выходило, на восток, солнце, поднимаясь, уже расшило тончайшими золотистыми лучами прозрачные кружевные занавески. Профессору вспомнилось вдруг смертное ложе его брата в горицийском полевом госпитале и вслед за тем вторая горькая утрата в его жизни: смерть матери в фиумской гостинице, вдали от родных, друзей и знакомых, в полном одиночестве… даже самую весть о смерти семья получила от дирекции гостиницы, вещи и деньги пересланы были в Пешт судебной палатой по наследству. Но оба воспоминания, словно две молнии, зигзагами прорезавшие небо у горизонта, вырвали из его времени лишь доли секунды.

Он сильно побледнел. Инстинктивно прижав руку к сердцу, огляделся в комнате. Однако первый обзор не обнаружил никаких принадлежностей мужского туалета вокруг Эстер.

— Где мальчик? — спросил он, привалившись спиной к двери.

На маленьком смирненском коврике у постели Эстер стояли отороченные лебяжьим пухом шлепанцы. На ночном столике — бутылка минеральной воды, разломанная пополам плитка шоколада, раскрытая книга, обложкой кверху, одеколон в хрустальном флаконе с резиновым пульверизатором, кусочек белого хлеба. В дальнем углу комнаты на желтом шелковом кресле, на диване, на скамеечке — повсюду — шелковое белье Эстер, ее платье, чулки, книги, полотенца, пудреницы. На полу — ридикюль.

Профессор нагнулся, поднял сумочку, — Где Иван?

— Он у себя, в детской, Зени.