Ответ

В душе Игнаца под мужским самодовольством вдруг словно бы вскочил маленький прыщик, причиняя слабую боль. — Скверно, — признался он против воли. Эстер кивнула. — Догадываюсь. И когда-нибудь поплатитесь за это, да и я тоже. — Голос ее внезапно опять налился сладкой вкрадчивостью. — Но вы еще молоды, вам еще можно вернуться на праведный путь. Женитесь на красивой работящей девушке и поучитесь любить!

— Почему вы не разойдетесь с мужем, если любите Фаркаша? — спросил Игнац.

Эстер покачала головой. — Я нужна ему, — сказала она тихо. — Он очень больной человек, я не могу его покинуть.

— А Фаркаша?

— Никогда!

— Ему вы тоже нужны?

— Да, — сказала Эстер. — А он нужен мне! Вы можете помочь нам?

— Как и в чем? — хмуро спросил Игнац.

— Сегодня утром, — певучим своим говорком стала рассказывать Эстер, — когда я была еще в постели, вдруг является Зенон и объявляет, что завтра над ним собираются устроить судилище и, если это произойдет, он тут же бросает университет и уезжает за границу.

— И это так уж худо? — улыбнулся Игнац, — Или он не берет вас с собой?

— Напротив, зовет.

— Так в чем же дело?

— Я не поеду, — объявила она.

Государственный секретарь вытаращил глаза. — Не поедете?

— Нет.

— Почему?

— Так! — И Эстер дернула плечом. За этим мимолетным движением внезапно привиделась ему другая Эстер, в красном платочке горошком на белокурой голове; она шлепала босиком по грязной деревенской улочке, а сзади громко гоготали гуси… На короткое мгновение государственный секретарь замечтался. Он тоже провел детство в деревне, в имении отца, и сейчас это легкое движение крестьянской молодушки, столь неожиданно вырвавшееся у Эстер на волю, как бы презрев ее городские, аристократические манеры, ее гладкий английский костюм, элегантную велюровую шляпку, пробудило в нем внезапно острую ностальгию; на какую-то долю секунды в душу его закралось подозрение, что живет он скверно и глупо. — Чем я могу помочь вам? — опять спросил он хмуро.

— Ну, просто распорядитесь, чтобы все это немедленно прекратили.

Игнац горько рассмеялся. — Обворожительно! Как вы себе это представляете? Думаете, ректор университета у меня на побегушках?

— Я думала, это можно, — безыскусно вымолвила Эстер.

Оплывшее лицо Игнаца вдруг покраснело. — Впрочем, если б и можно было, я все равно не сделал бы этого. Господин профессор Фаркаш вел себя по отношению ко мне совершенно недопустимо, хотя я… — Он умолк, проглотил слюну. Эстер смотрела на него с любопытством. — Что, подшутил над вами? — спросила тихо.

— Подшутил?! — Лицо государственного секретаря-стало желчным, уксусно-кислым. — В конце учебного года, когда начались экзамены, я написал ему письмо, замолвил словечко за юного своего родственника. Профессор Фаркаш взял письмо с собой на экзамен, когда же очередь дошла до моего протеже, вынул его из жилетного кармана, все изжеванное, в жирных пятнах, каков, впрочем, и самый жилет его… «Господин государственный секретарь Игнац просит меня обратить на вас особое внимание», объявил он громогласно, во всеуслышание, а потом, столь же громко, подчеркивая каждое слово, зачитал письмо целиком. «Я полагаю, вы основательно подготовились, если на вас просят обратить особое внимание», сказал он окаменевшему от ужаса студенту и взял его в такой оборот, так терзал в течение двадцати минут, а потом завалил с таким треском, что несчастный еще и сегодня не пришел в себя… Вам смешно?

Глядя на свои туфельки, Эстер тихо смеялась. — Так вам смешно?! — Игнац был возмущен. Эстер все так же смеялась, не подымая головы. — Вы это одобряете?

— Конечно!

Государственный секретарь осекся и вытаращил глаза.

— В другой раз не будете такие письма строчить! — сказала Эстер и, прежде чем Игнац успел ответить, встала с очаровательной улыбкой, кивнула ему и вышла. Сколь эфирно-легким ни было ее присутствие, отсутствие оказалось ощутимым вдвойне в этом продымленном и пропыленном кабинете, обставленном кожаной мебелью. За притворяемой дверью еще на мгновение блеснули серебристо-белокурые волосы, донесся слабый и чистый цветочный аромат, почти различимое ухом биение человеческого сердца. Государственный секретарь посмотрел ей вслед и негромко выругался.

На другой день в назначенный час продекан теологического факультета приступил к слушанию дела. Не было, однако, ни истца, слушателя философского факультета Кальмана Т. Ковача, ни обвиняемого, профессора Зенона Фаркаша. Меж тем профессор находился в здании университета, многие видели его, а вызванная на допрос свидетельница Юлия Надь даже встретилась с ним в коридоре и радостно улыбнулась ему большими черными глазами, но профессор то ли не заметил ее, то ли не узнал, на почтительное приветствие не ответил, прошел по коридору дальше, миновал кабинет, где тщетно ожидал его избранник ученого совета, и свернул на лестницу. В половине пятого в его лабораторию постучался служитель и обратил внимание профессора на быстротекущее время. Профессор, в белом халате, держал в руке пробирку и взбалтывал содержимое.

— Что вам нужно? — обрушился он на служителя.