Ответ

Юли понимала, что для всего этого необходимо время. Одним неверным словом можно спугнуть расположение профессора, одним предательским движением — его доверие. Однако инстинкт, питаемый умной и страстной любовью, работал в ней безошибочно, словно компас; и Юли, покуда верила в себя, ни разу ни на йоту не уклонилась с верного пути. Не имея большого опыта в любви, кроме любви к Барнабашу Дёме, Юли тем не менее пестовала их отношения уверенной рукой, точно зрелая женщина. Она обращалась с профессором с естественной непринужденностью, как то диктовалось ее сердцем, и так умно, тактично, как того требовал разум, и все это ни разу не пришло в столкновение, как в ней, так и в ее возлюбленном. Ей не было трудно: любовь направляла каждое ее слово, каждый жест, каждое биение сердца. Как всякая истинная женщина она была благодарна за то, что может любить, и платила бесконечной нежностью за каждую минуту, дававшую ей возможность доказать свою любовь.

Юли поняла с самого начала, что профессором — как и вообще всяким мужчиной — легче всего руководить, пользуясь его тщеславием. Поэтому она не скупилась на восторги, тем более что восхищалась своим возлюбленным совершенно искренне. Если иногда она и наблюдала с затаенной улыбкой, как он смеется детски самодовольно в мужском своем тщеславии, то это самодовольство не только ее забавляло, но и пробуждало к нему почтительное чувство. Она любила слушать, как он хвастается. При первом же случае искусно переводила речь на какое-либо общеизвестное его научное открытие, давая профессору возможность лишний раз к нему вернуться. Потом, когда ей удастся вытеснить самодовольство из сердца профессора, внушив веру в себя, он, возможно, поверит и в людей. Если он научится говорить о себе, то, быть может, захочет выслушать и других. Сам став счастливым, поверит в человеческое счастье вообще. Юли, чьи мысли неизменно вились вокруг профессора, на том и порешила: ей удастся сделать из него человека, иными словами, коммуниста, лишь дав ему счастье и тем вернув веру в самую возможность человеческого счастья.

Поначалу казалось, что так все и будет. На следующий день, после того как Юли в своей комнатке для прислуги стала его любовницей, профессор явился снова. Не сняв шляпу, молча остановился в дверях и угрюмо воззрился на машинку «Смит» и сидевшую за ней девушку. Ему незачем было обводить глазами помещение, все оно, с окном, выходившим на галерею, и грязной стеной напротив, легко умещалось в поле зрения, хотя он смотрел на вдруг вспыхнувшее личико Юли. Смотрел так, как смотрит человек в глаза собственному позору. Но ему не дали времени измерить его глубину. Юли вскочила, подбежала и бросилась ему на шею.

— Я знала, что вы придете, — прошептала она, уткнув голову в широкую грудь профессора. Она дрожала всем телом, горячие узкие ладони судорожно обхватили шею, ей не хватало воздуха, чтобы заговорить. Профессор от неожиданности нервно отшатнулся. Но в следующую же минуту, почувствовав, что Юли стоит на цыпочках, был так потрясен и растроган, что поспешно обнял ее в ответ и прижал к себе с такой силой, что девушка негромко вскрикнула.

— Девочка, — пробормотал он, — девочка!

— Я знала, что вы все-таки придете, — шептала Юли.

— Я негодяй и последняя сволочь, — объявил профессор.

Юли молча, но энергично затрясла головой.

— Я буду беречь тебя как зеницу ока, — проговорил профессор.

— А я вас, — ответила девушка.

— Я и не знал…

— Чего?

— Что люблю тебя… Еще вчера не знал…

— А я давно уже…

— Но теперь я знаю, — сказал профессор. — Потому знаю, что сердце за тебя разрывается.

— Почему? — спросила Юли, не отрывая головы от его жилета.

— Потому что тебе на цыпочках стоять приходится.

— Мне это нравится.

— Почему?

— Потому что я люблю вас, — сказала Юли и, подняв голову, сияющими от счастья глазами посмотрела на своего возлюбленного.

Профессору это было непонятно: покорности он не ведал. Подхватив девушку на руки, он повернулся и вынес ее из комнаты. На лестнице столкнулся со старушкой, та обернулась им вслед, но, вероятно, решила, что произошел несчастный случай и девушку уносят санитары Скорой помощи. Перед подъездом стоял черный «стайер».

— Домой, — сказал профессор Гергею. Юли была первой любовницей, которую он допускал к себе в дом. — Мы едем к вам? — спросила она.

— Да.

— Вот хорошо!

— Ты первая женщина, которую я ввожу в свой дом, — сказал профессор.

Юли улыбнулась. — А остальных?

— Остальных нет…

— Остальных и не было, — сказала Юли.

Профессор молчал. Он опять ощущал всеми фибрами своей души, что, как бы ни берег, в конце концов все-таки погубит эту девушку. И, поскольку чувствовал ответственность за будущее и за свое прошлое, видел себя истрепанным, нечистым, недостойным ее.

— Отчего вы молчите? — спросила Юли и улыбнулась профессору.

Зенон Фаркаш тряхнул головой. — Невозможно начать сначала.

— Можно, — возразила Юли.

— Как? — рассеянно спросил профессор.

— Ну, например, закройте глаза, — засмеялась девушка.