Овеянные славой

— Обстановка запутанная, — говорит сержант, командир взвода автоматчиков.

Но Чернышенко не согласен:

— Я предлагаю раненых отнести в тыл и автоматчикам отойти к своим.

— А как же вы? — спросил сержант-автоматчик.

— Мы с механиком-водителем останемся. Нам покидать машину нельзя. Боеприпасов полно, НЗ продовольствия есть, рация исправна, так что день-два продержимся, а там и наши подойдут, — спокойно ответил Виктор.

Автоматчики ушли перед рассветом и унесли раненых.

— А все же веселее было с пехотой, — простуженным баском проговорил старшина механик-водитель. — Фрицы наверняка пожалуют в гости. Туговато нам будет двоим-то.

— Отобьемся. Зато и выручка придет. Наблюдай за противником, а я попытаюсь установить связь.

Одев наушники, Виктор привычно повторял:

— «Тополь»! «Тополь»! Я «Береза». Как слышишь, отвечай! — Но «Тополь» молчал.

— Немцы! — крикнул старшина.

Виктор прильнул к прицелу. В утренней дымке еле различимы фигуры на снегу.

— Подпустим поближе и угостим из автоматов.

…Потеряв несколько солдат убитыми, немцы отошли. Вероятно, они рассчитывали, что танкисты спят или, бросив танк, ушли.

Когда все стихло, старшина открыл люк и полез.

— Куда ты? — Чернышенко вздрогнул от неожиданности.

Старшина не успел ответить: его убили пулеметной очередью. Стреляли из подвала домика с синими окнами. Двумя снарядами Виктор уничтожил пулеметное гнездо и закрыл люк. Гитлеровцы притихли. «Перед атакой», — подумал Чернышенко и подсчитал снаряды.

Шли третьи сутки. Тоскливо одному в танке в окружении врагов. Младший сержант вновь одел наушники… Настойчиво вызывал «Тополь», верил: откликнется кто-нибудь из своих. Сохло во рту. Бесконечный односторонний вызов надоел. И вдруг Виктор услышал ответ:

— «Береза»! Я тебя слышу хорошо. Машину не бросать! На помощь выслан Алексей Соколов.

— Где находитесь, где рота?

Но «Тополь» снова исчез, и связь оборвалась так же неожиданно, как и началась.

II

Под вечер Чернышенко услышал артиллерийскую стрельбу, а вскоре ветер донес знакомые звуки танковых моторов.

— Идут! — крикнул он от радости и выстрелил из пушки, давая знать о себе.

Наступил вечер, а к танку так никто и не явился. Радость сменилась разочарованием. Почувствовав усталость и голод, Виктор вспомнил, что он ни разу не ел за трое суток. Вещевой мешок оказался на днище танка, наполовину в воде. Буханка хлеба раскисла. Сахар растаял. Лишь блестели две банки мясных консервов. Утолив голод, Чернышенко положил хлеб в нишу рядом с гранатами. «Пусть подмерзнет», — подумал он.

И снова суровая ночь, и снова тоскливое ожидание. Сегодня еще больше клонило ко сну. Только теперь Виктор почувствовал, как одеревенели его ноги, точно налитые свинцом. Валенки давно намокли. Трое суток в воде…

Ступая с ноги на ногу, Виктор разогревал их, досчитал до двух тысяч шагов, сбился. Чавканье ледяной воды одуряло монотонностью. Коснулся рукою брони. Уральская сталь кольнула стужей, пальцы прилипли к броне.

Еще одна ночь без сна и новый день, наполненный ожиданием. Соколов не являлся, и Чернышенко, теряясь в догадках, решил: «Погиб парень».

Лишь под утро пятого дня в корму танка, кто-то постучал. Виктор не спал.

— Я свой! Соколов! Открой люк.

Чернышенко обрадовался, а ноги не идут. Еле выбрался на башню.

— Залезай поскорее, — приглашал он шепотом старшего сержанта.

— Ранили меня, сволочи, в ногу, — выругался Соколов. — Понимаешь, идти нисколько не могу. А ты один?

— Один. Почему отошли наши? — допытывался Виктор.

— Немцы перешли в наступление, ударили будто бы на Невель, правее нас.

Виктор подал Соколову консервы и хлеб:

— Поешь, а я осмотрю кругом. Фрицы подтянули противотанковое орудие.

Еда оживила Соколова, и он рассказал, как они вдвоем с наводчиком пробирались на выручку.

— Моего наводчика убили, он умер, не приходя в сознание. Мне по ноге садануло. Еле дополз. Кровь хлещет из раны. Рубашку на бинты изодрал, руки замерзли, пока перевязывал ногу.

III

Давно съедены все продукты. Мало осталось гранат, патронов и всего четыре снаряда.

Сержанты крепились. Соколову было особенно тяжело. Рана загноилась. Поднялась температура. Первые дни он помогал отбиваться, а вот уже четвертый день в забытьи. Очнется, откроет глаза и подолгу молчит…

— Эй, русс! Сдавайся! — каждый день кричат немцы. — Дадим хлеб и горячий кофе.

— Виктор! Подошли наши? — очнулся Алексей. — Я слышал стрельбу.

— Да, да, была канонада. Наверно, бригада подходит, — и Чернышенко опустил глаза вниз.

Вражеский снаряд угодил в борт танка, и осколок брони ранил Соколова в руку. Стиснув зубы, Виктор еле перевязал его, пальцы совсем окоченели, а немец садит снаряд за снарядом. Встал к орудию. Голова кружится, тошнит. Разыскал немецкую пушку и со второго снаряда заставил ее умолкнуть.

Прошли одиннадцатые и двенадцатые сутки осады. Виктор забыл, какое сегодня число. Почему-то вспоминались забавные картины далекого детства, родная Донецкая область, село Александровна… Алексей изредка стонет.

Немцы опять бьют из орудия по башне танка, но башня действует по-прежнему. Предпоследним снарядом младший сержант подбил вражеское орудие и опустился на сидение.