Овод (трилогия)

— Видишь ли, когда мы были маленькими и остались после маминой смерти на попечении слуг… Нет, ты, конечно, не помнишь — ты была совсем крошкой. Так вот, слуги рассказывали нам уйму всяких сказок. В одной из них говорилось о мальчике, родители которого хотели от него избавиться, потому что были бедны. Они пошли как-то с ним гулять и оставили его в лесу. Я, бывало, представлял себе, как бедный малыш бродил по лесу один-одинешенек… А потом нам сказали, что меня отправят в Англию, и Марта заплакала. Я случайно подслушал, как она говорила Жаку: «Послать ребенка к этим английским людоедам». Я слышал о людоедах и решил, что в Англии меня обязательно съедят, Конечно, когда я туда приехал, и когда дядя Гарри встретил меня в Дувре с коробкой сластей, и когда мы приехали домой к тете Нелли, и в уголке у камина был накрыт стол для ужина, и когда я увидел их ребят, я забыл все свои страхи, или, во всяком случае, думал, что забыл. Потом я окончил школу, вернулся сюда и увидел отца, и он мне очень понравился, он мне ужасно понравился… А потом мне рассказали про тебя, — и я опять все вспомнил. Тогда я понял, что ничего не забывал, а просто притворялся. Я всегда знал, что отец просто хотел от нас избавиться.

— Теперь я понимаю, — сказала Маргарита, — почему ты так упорно называешь себя Мартелем.

— В этом нет никакого упорства — просто я так записался в Сорбонне, а теперь уже поздно менять. Неужели отцу это было неприятно?

— Мне кажется, ничто и никогда не причиняло ему такой боли.

— Ромашка! Он тебе говорил?

— Отец? Разве ты его не знаешь? Он ни за что не скажет. Но Анри однажды завел об этом разговор, и отец очень резко его оборвал. Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. Он сказал только: «Твой брат был совершенно прав», — затем встал и вышел из комнаты, как-то сразу постарев, и бледный, как… В дверях он оглянулся на меня, он знал, что я все поняла.

— О Ромашка, если бы я только знал! Просто… понимаешь, дядя Гарри относился ко мне как к родному сыну, и я думал, что отцу все равно. Какой же я был болван, — итак всегда: Но что теперь об этом говорить? Сделанного не воротишь. Расскажи мне про себя. Чем ты занималась все это время?

— Всем понемножку. Иногда читала по-гречески.

— Иногда? Значит, тебе опять было хуже?

— Не огорчайся так, милый: просто общая слабость, больше ничего. Вряд ли это когда-нибудь пройдет. Хорошо одно — я почти не испытываю боли. Иногда только побаливает голова или спина. Ты придаешь этому слишком большое значение, потому что в детстве я из-за каждого пустяка поднимала страшный шум.

— Разве, радость моя? А я и не замечал.

Она засмеялась, и в глазах у нее сверкнули слезы.

— Ну конечно, глупыш, еще бы ты заметил. Разве ты когда-нибудь замечал во мне какое-нибудь несовершенство, за исключением моего безобразного характера? Я, наверно, даже кажусь тебе хорошенькой? Ну, признавайся! Несмотря на выпирающие ключицы, желтый цвет лица и все прочее?

— Не хорошенькой, а красавицей. Возьми зеркало и посмотри на свои ресницы.

— Хорошо, ресницы я так и быть тебе уступлю.

— И глаза.

— Ну и глаза тоже. А теперь рассказывай свои секреты. Он помолчал.

— Это только один секрет.

— Да? Наверно, он важный, раз тебе так трудно с ним расстаться. Уж не влюбился ли ты?

— Не угадала. Дело в том, что из этого, возможно, ничего и не получится. Не обольщай себя надеждами, шансы очень невелики. Один лионский врач открыл способ лечения болезни тазобедренного сустава. Я узнал об этом месяц назад и написал ему. Он ответил, что в ряде случаев ему удалось при помощи своего метода излечить даже такие запущенные случаи, как у тебя.

— Излечить!

Щеки Маргариты порозовели.

— Хромота, конечно, осталась, и весьма значительная, но ходить они могут.

Маргарита отвернулась, потом снова посмотрела на Рене и взяла его за руку.

— Дорогой, зачем тешить себя сказками. Даже если какой-то знаменитый доктор в Лионе и вылечил несколько — человек, какой мне от этого прок — здесь, с нашими лекарями?

— Доктор Бонне приедет к нам на будущей неделе.

— Рене!

— А почему бы и нет? По крайней мере будем знать правду.

— Но это безумие! Он все равно скажет, что сделать ничего нельзя, — все это говорили. И откуда нам взять денег, чтобы заплатить ему? У нас нет ни гроша; в прошлом году урожай был совсем плох, а издание книги отца обошлось очень дорого.

— У меня есть деньги.

— Откуда? Ты откладывал из твоих ста пятидесяти франков в месяц?

— Нет, из того, что мне давал отец, когда я учился, и из подарков дяди Гарри ко дню рождения. Я скопил больше двух тысяч франков.

— За сколько лет?

— Не помню. Подумай только. Ромашка! Если бы ты вылечилась, а мне бы дали хорошую должность, может быть, мы на будущий год сняли бы с тобой квартиру в Париже и…

— Рене, Рене, замолчи! Этого не будет, этого никогда не будет! Так не бывает в этом мире.

— Но почему? Растет же в этом мире душистый майоран. Разве ты не имеешь права на свою долю счастья, как и другие? Она обвила его шею руками.

— У меня есть мое счастье — у меня есть ты.