Овод (трилогия)

В пыли, где сошлись три дороги,На камне я сел отдохнуть.Дорога сбегает с предгорий,Дорога ведет от моря,А третья — в Италию путь.Земные цари прискакалиК дорогам, уснувшим в пыли.Сверкали их латы стальные,Короны сияли железом,Железом и горем земли.И стали цари совещаться,

Куда же теперь повернуть:Дорога сбегает с предгорий,Дорога ведет от моря,А третья — в Италию путь.Одежды их были покрытыУзорами злата и тьмы,Пестры, как гниющая падаль.И следом за ними летелоДыхание черной чумы.Глядели направо, налево,Как звери в чаще лесной:Ведь с гор повеяло ветром,

И с моря повеяло ветром,Но в Италии — мертвый покой.Сижу я в пыли перепутья,Видны мне дороги — все три.Сижу я в пыли перепутья,А в Италию едут цари.

К вечеру неожиданно пришел Феликс.

— Рене принес вам акварели? — спросил он Маргариту. — Ах, вот они. Не правда ли, он очень хорошо передал перспективу? Если бы удалось победить его необычайную скромность, он бы написал немало вещей, гораздо лучше тех, что мы видим на выставках. У него все выходит так искренне и от души.

— Да, — еле слышно ответила Маргарита, не поднимая глаз.

Он посмотрел на нее с нежной заботливостью.

— Вы бледны. У вас болит голова? Мне, пожалуй, лучше уйти.

— Нет, нет, останьтесь, прошу вас. Я чувствую себя совсем хорошо.

Феликс стал просматривать наброски.

— Между прочим, один из них я отложил, чтобы вставить в рамку, — беззаботно продолжал он, — а теперь никак не могу его найти. Может быть, Рене прихватил и его? Нет, здесь его нет.

Маргарита отперла ящик своего стола.

— Вот он, — и протянула ему листок стороной, где были написаны карандашом стихи.

Феликс едва заметно вздрогнул.

— Вы прочли?

— Да, случайно. Рене решил, что это отрывок, который вы выбрали для рамки. Он не читал. Я дочитала почти до конца, прежде чем поняла, что это не для посторонних глаз. Простите меня.

Маргарита говорила тихо и неуверенно, по-прежнему не глядя на него. Феликс сразу овладел собой.

— О, какая ерунда. Не стоит обращать внимания. Конечно, я сам никогда бы не стал показывать такой в-вздор знакомым, но раз уж так случилось… Ведь это просто другой вариант нашей маленькой фрески во вкусе Беноццо Гоццоли. Вам никогда не приходило в голову, что почти все сказки имеют два смысла? Искусство жить и состоит в том, чтобы следовать тому, который приятен, и н-не думать о… Маргарита… Что с вами? Почему…

Девушка разрыдалась.

— Ах, как вы жестоки! Как жестоки! Я не имею права знать правду, но не рассказывайте мне сказки!

Феликс, растерявшись, смотрел на Маргариту. Слезы душили ее.

— Беноццо Гоццоли! И я, закрыв глаза, пыталась увидеть их… и шутила с вами… а в глубине скрывалось это! Ах, как вы только могли!

Феликс присел около Маргариты и стал нежно гладить ее по голове.

— Но, дитя, не могу же я навязывать вам свои отвратительные фантазии? Их надо хранить для себя. Нашим друзьям принадлежит только хорошее. Не плачьте, дорогая, мне так больно, что я огорчил вас. Мне не следовало посылать вам этого глупого письма. Ну что вас так расстроило? Просто вы узнали, что я пишу плохие стихи. Но ведь у меня хватает самолюбия не печатать их.

Она поглядела ему прямо в лицо.

— Чем заслужила я это? Разве я когда-нибудь старалась узнать ваши секреты или докучала вам своей любовью? Зачем вы притворяетесь и лжете мне, забавляете меня и рассказываете мне сказки, словно я ребенок, который ушибся и хочет, чтоб его утешили? Вы и с Рене такой же? Но я не в силах… Как я могу заставить вас поверить, что вы мне дороги…

Собрав все силы, Маргарита взяла себя в руки.

— С моей стороны глупо сердиться — вы ведь иначе не можете. Это ваша болезнь.

— К-какая болезнь, дорогая? — смиренно спросил Феликс. — С-страсть к рифмоплетству? Это всего только дурная привычка, и я позволяю себе забавляться лишь на досуге. Зачем же так огорчаться?

Она обернулась и посмотрела ему в глаза.

— Я о другом. Вы всегда всех подозреваете, всех дурачите и не верите, что вас действительно любят. Неужели вы до самой смерти будете носить маску? И никогда никому больше не поверите только потому, что один человек вас предал?

Феликс вскочил и, отвернувшись от Маргариты, нагнулся над акварелями. Его пальцы нервно перебирали листы.