Ovum

Вошёл вчерашний с рацией, сказал: снимаем пять дней, потом выходной, потом снова пять. Восемь недель, может, больше. Кто не потянет, поедет обратно.

1317 спросил: можно в город? Человек с рацией посмотрел на него пристально, как будто записывал на видео.

– Тебе объяснили. По белой линии. Линия заканчивается у дверей цеха. Наружу выходят те, кто отработал контракт.

Такие, как Воробей.

Вдоль коридора висели плакаты Morgen-shtern разных сезонов. 1317 смотрел по сторонам, искал среди male-контейнеров Воробья, но не находил, и даже никого похожего на Воробья не видел. У всех контейнеров выдавались вперёд тяжёлые подбородки, жесткощёкие головы сидели на толстых шеях борцов. У Воробья были острые пацанские скулы и большой красный рот, а во рту – длинный розовый язык. Он облизывал губы, когда говорил, быстро и мокро.

В павильоне знакомо пахло – краской, деревом, сваркой, изоляцией, машинным маслом, ацетоном. У стены стояла средних размеров яхта, а в центре ещё одна выгороженная комната с большой кроватью, вокруг неё – светильники, камеры, стойки с микрофонами.

Ему выдали другую одежду: зелёное трико с отверстием в паху, спереди и сзади, и балаклаву с вырезами для рта и глаз. Изнутри к балаклаве крепились клеммы, от них тянулся длинный гибкий шлейф в компьютер. Материал трико на ощупь напоминал резину, туго тянулся во все стороны, обволакивал и сжимал тело.

Парень с рацией сказал ему: посиди пока. 1317 сел в кресло с высокой спинкой, позолоченное по краям, в деревянных резных завитушках. Провёл пальцем по подлокотнику, на подушечке маленькой серой подковой собралась пыль. Появлялись ещё люди, гражданская в пижамных штанах подходила вплотную, рассматривала, трогала за голову, трепала щеку под балаклавой, улыбалась.

Наконец начали. Его поставили в центр комнаты, командовали ему: стой так, смотри туда, подними руку, теперь иди. Будь естественным, не придумывай ничего, оставайся как есть. Он и был как есть, пустой и послушный. Люди вокруг казались довольными.

Принесли подменное тело – куклу с датчиками, макет бесполого существа в рост, сделанный из чёрного и шершавого материала. От куклы не отражался свет: странно тёплая заглушка в пространстве, контур человека, ком галлюциногенной глины.

Пришёл техник в сером комбинезоне, раскрыл потёртый чемоданчик: внутри лежали в гнёздах контакт-комплекты – вагины, пенисы, рты, анусы, – такие же зелёные, как трико. Техник достал зелёный картридж-вагину, установил со щелчком в подменное тело между ног. Вкачал в картридж из шприца-маслёнки густой прозрачный лубрикант.

Ассистент протянул 1317 стакан горячего апельсинового сока.

Армейский амфетамин делал сок солёным на вкус и одновременно горчил на губах. Подействовало через десять минут – член поднялся из отверстия в трико, челюсти начали сжиматься, 1317 покусывал себе губы и щёки изнутри.

Сцену снимали час. В перерыве техник в синих перчатках заменил контакт-комплект, накачал новым лубрикантом. Другой техник открыл силиконовую голову куклы, потыкал внутри щупом омметра. На экране плейбэка крутился пробный нейромонтаж: женщина, похожая на эту, в пижаме, сидела у него на лице и двигала тазом вперёд-назад. Потом она перемещалась ниже и седлала его член, а он облизывал её розовую кожу – был виден его язык и натянутый поверх зелёного скин: незнакомое лицо с мужественным двойным подбородком, загар, татуировка пронзённого кинжалом сердца на запястье. Нейропроекция была наброшена примерно, вчерне: из-под женщины то и дело выползала чёрная непроницаемая основа подменного тела.

Прошёл ещё час. 1317 сидел в высоком позолоченном кресле. Член тяжело свисал в вырезе трико. Снова явился техник, долго рассказывал женщине в пижаме про неисправные световые приборы, перегоревшие трансформаторы. Амфетамин отпускал, женщина нудно и яростно выговаривала технику, тот оправдывался, потом позвали парня с рацией. Он послушал, громко крикнул в павильон: на сегодня всё, отдыхать до завтра.

– Ты по белой линии, – ткнул пальцем в 1317.

Искать Воробья, подумал 1317. Грибную ночь, тёмную воду.

34. Чёрная. Без фильтров

Щелчок, радужный свет, как в сломанном сканере.

Белая комната с шахматным полом, белый кожаный диван, высокий белый табурет возле барной стойки, тёмный угол напротив, где дверь.

Каждый раз мир в яйце выглядит одинаково, и каждый раз за секунду до того, как мальчик выйдет из тёмного угла напротив, я думаю одно и то же: ему, наверное, страшно там одному. Он же ребёнок. Он выглядит как ребёнок.

Ещё я думаю, он вообще понимает, что это за место? Что здесь обычно происходит? На этом диване, на этом табурете? И становится страшно уже мне, я не знаю, что именно меня пугает, но мне страшно в эти моменты, страшно и тревожно. Каждый раз.

Тогда он выходит из темноты. Появляется там, в углу, делает шаг на свет, на шахматный пол.

Улыбается, смотрит мне в глаза, в шортах, босой, с полоской тёмного песка вокруг щиколотки.