Озёрное чудо

Возле березы, такой же, как он теперь, сирой, упал на траву и заплакал; свет голубой выкатился из глаз вместе со слезами, какие хоть и жидки, да едки — тяжело глотать. «Видно, мой талан[104] съел баран, — пробудился в нем материн голос. — Кому вынется, тому сбудется, не минуется… Не вынулось, не сбылось, зря тряпочки вязал на счастье…» — с болью и горечью припомнил, как летел сломя голову к березе, суетливо приматывал к ее сучьям распластанный платочек, а Дарима, еще не очнувшись после того, что так стремительно случилось, куталась в Елизаров пиджачок; и опять обида, ненависть стиснули до хруста его зубы, и опять, точно под коршунячьим крылом, под рукой замужичев-шего парня-художника привиделась она, обвившая гнучими руками его шею, — руками, какими еще недавно, обморочно заводя глаза, бессвязное шепча расслабленными, влажными губами, теребила его чуб, судорожно оглаживала шею, лицо; от такого жуткого видения хотелось реветь ревьмя, грызть сухую дернину, колотить в нее яро стиснутыми кулаками.

— И что она в нем нашла?! — на всю степь, черную, непроглядную, простонал он и заплакал, как в детстве, когда вольные ребятишки отнимали дорогую заветную игрушку. — На кого она меня променяла?! — вместе с приливами всполошенной крови стучал в ноющий висок один и тот же вопрос или возглас.

Эта первая ночь в деревне примерещилась ночью последней — такая простиралась кругом зябкая пустота без Даримы; и проснувшись в избе школьного приятеля, еще не отрезвев после злой и плаксивой гульбы, Елизар вдруг понял, что нашла Дарима в парне одного с ней роду и племени.

* * *

Не радуйся нашедши, не плачь потеряв, — вот заповедь, тогда еще неведомая Елизару, отчего ликующими были его ночи, отчего так стремительно пришла расплата и отчего она была такой мучительной; но, как говаривала тетка Ефимья, сердце за-плывчато, обида забывчата: и хоть не уходила Дарима насовсем из тоскующей памяти, но уж другая припала к сердцу, и была она одного с Елизаром роду, племени; а благоуханная цветочная земля — хангал дайда, и белая степь — сагаан хээрэ, и смуглая девушка, скачущая от березы к синеватому месяцу, поминались уже как сон, красивый и счастливый сон, в котором не было злости и обиды.

Май, 1989, лето 2012

РАССКАЗЫ

ОЗЁРНОЕ ЧУДО

Валентину Распутину

После Покрова Богородицы — после мягких и влажных снегов, вкрадчиво застивших весь белый свет, утаивших темную, молчаливую деревню, — в ясную ночь Сосновское озеро вдруг замерзало. Ближе к Димитрию-рекоставу, когда голубоватый месяц сиротливо и знобко плавал в покойничье-белом сиянии, а звезды, омертвелые листья, похрустывали от стужи и сине позванивали, — о такую пору озеро замирало. С вечера бушевало, полоща на ветру сивые космы, выло с пристоном, металось и билось в заиндевелый берег, царапая когтями деревянные мостки, а утром, на тихой заре — чудо. Лед… Гребенкой замерзали вдоль берега на мели вчерашние волны, махом, на изможденном взлете вдруг обмирали тронутые ночными чарами, а дальше уже стелилась голубоватая гладь. Инеем светилась увядшая приозерная ковыль, седина укрывала белесую щетину построжавшей земли…

Ребятишки, едва опомнившись от влажного Покровского снега, от садких и жарких снежков, счастливым воплем встречали очередное Божье чудо, смастеренное воеводой стуж. А чудо — на то оно и чудо — вершилось глухой ночью, заглазно от людей, исподтишка, и чтоб ушлый не узрел, с неба слетал такой сердитый мороз, что избы звенели и постанывали, а коровы в стайках теснее и теснее жались боками, а ребятишки, сомлев у печного тепла, и по нужде-то боялись высунуть нос, чтоб не оставить его на морозном подворье. Ночь же выстаивалась ясная-ясная, прозрачная, как слезинка; видимо, хоть и тайное дело, а несподручно Димитрию-рекоставу вершить Божье чудо впотьмах, вслепую.

Днем же, ближе к полудню, когда с неба веяла ленивая оттепель, горохом сыпала деревенская ребятня из чернеющих изб, катилась с яра на молоденький, звончатый лед, с которого полуденное тепло слизывало ночной иней и по которому теперь плавали желтые, зеленые, буроватые пятна, приливающие от воды, песчаного дна и подводной травы, от синего небушка и реденьких облачков, от ласково засиявшего солнышка. И уже гулял по-над озером, улетал в степь заливистый звон…

Чудо таилось и в ежегодном обращении озера — кажется, вчера купались, рыбачили — в ледяную степь; чудно было и от пугливого, счастливо кружащего голову ощущения, что, словно милостью Божией, бежишь, катишься по самой воде, — столь еще тонок и прозрачен потрескивающий лед.