Озёрное чудо

— Дурачок ты, дурачок, — сухо и нежно поцеловала его в лоб, в щеки. — Если б не любила… Думаешь, легко мне.

— Понимаю, милая ты моя, любимая… — сострадательная душа его виновато заныла, взгляд затуманился слезами. — Ну, ничего, поеду в Иркутск, заверну к матери, и всё улажу. Мать, она добрая, поймет, что мы любим друг друга. Да и никто нам не указ…

— Никто! — не желая думать тревожную думу, торопливо согласилась она. — А жаль, что ты не родился бурятом…

Елизар засмеялся, пытаясь вообразить себя бурятом.

— Да я уж подле тебя бурятом стал. Би шаамда дуртээб… Правильно, Дарима?

Девушка привычно улыбнулась его корявому выговору и с кокетливой ревностью спросила:

— И многим ты говорил про любовь?

— И еще кое-что… — решил он подразнить ревнивую зазнобу. — Шы намэ талыштэ? Верно сказал?

— Можно догадаться.

— Мне порой чудится, будто я давным-давно толкую с тобой по-бурятски, и живем мы на степном гурту, в войлочной юрте…

— В Еравне ни одной юрты не осталось, все давным-давно в избах живут.

— А жаль… Я бы в юрте с тобой пожил, попил бы арзу[101]

, ара-кушку[102] молочную. А вообразим, что это юрта… Очаг разведем, дыру в потолке прорубим, чтобы дым валил, настелим войлочных потников под божницей, будем полеживать и… — неутолимый Елизар обнял девушку.

— Успокойся, — Дарима заслонилась ладошками.

— Красиво: белая долина — сагаан гоол… ночь… в отдушину над очагом смотрит белая луна… сияют звезды… и мы в юрте вдвоем, и я играю на хуре[103]… Вот так, — прыгнул с кровати, сорвал со стены пошарканную гитарешку, на которой изредка бренчал и, подыгрывая, с нарочитой печалью запел:

Синий-синий иней лёг на провода,

В небе темно-синем синяя звезда…

— Нет, — пихнул гитару, — я бы пел по-бурятски, и горел бы костерок в очаге, и мы полеживали бы на белом войлоке, и…

— Одно у тебя на уме, — засмеялась Дарима. — Ты пошто такой беспокойный?! Наши ребята спокойнее… У тебя, однако, в каждом селе по невесте.

— Льстишь… Да нет, какие там невесты. Успеха не имею у вашей сестры… А вообрази, что мы не в избе, а в юрте, возле горящего очага…

Избенка — со столбом-неудобью посреди, подпирающим матицу, круглую, тонкомерную, с облупленной известкой, из остатней моченьки сдерживающую отлученный, провисший потолок, — избенка эта выпала Елизару на лето от родного дяди, пожилого бобыля, который пустил племяша под ветхую крышу, и, наказав сестре, старой Ефимье, присматривать, укатил к брату в Улан-Удэ. Бобылья избушка до прихода Даримы сроду не ведала путнего убору и прибору и, глядящая сквозь пыль и сажу, походила на укырку — забегаловку, на проходной двор, куда смело подворачивали все, кому не лень, кому негде выпить, потолковать о жизни. Гостили у дяди, гостили у Елизара, а случалось, сморенные вином, и почивали Дамбиха-хулиган и его шалые дружки. На убогую заежку, на приблудище — ворчала старая Ефимья — изба и походила, летом по самую крышу заросшая одичалой лебедой и крапивой, зимой тонущая в снежных суметах; да и внутри камора чудилась нежилой без теплой, домовитой бабьей руки. Елизар харчевался и частенько ночевал у тетки по соседству, у нее же и держал кое-какое шмутье и документы; но в последние дни питухи и лоботрясы отвадились от дома, раза два взашей вытуренные сердитой Даримой, которая…не гляди, что бурятка, что жила на бараньем гурту… выбелила стены, выскребла толстые половицы, промыла окна, занавесив их желтоватыми шторами, — словом, наладила бабий уют, но Елизару померещилось, будто в избенку стал навеиваться бурятский дух. Хотя по-прежнему светились в сыром, тенистом углу иконы Божьей Матери и Николы-угодника, обряженные в медную, с прозеленью, узорчатую ризу, хотя по-старому в тесном закутке желтел и вспыхивал в отсветах печного огня ранешний, с начеканенными царскими медалями, величавый самовар, хотя ничего исконно бурятского в избушку не прикочевало, — ни медных божков-бурханов, пузатеньких, многоруких, многоглазых, ни халатов-дэгэлов, — и все в избенке оставалось как при дяде, тем не менее чуялся Елизару бурятский дух. Не радуясь ему, но и не огорчаясь, он его особо ощущал, когда в избенке домовничала Дарима: резала на столешне домашний сыр (хурууд), перемешивала сухой творог (айрахан) варила суп с бараниной и самодельной лапшой, напаривала зеленый чай, забеленный сливками, перед тем как заваривать, настругав его с большой чайной плиты.