Ожерелье из золотых пчел

Спустился ниже и наконец увидел серый круглый бок. Да, это была амфора. Но как же неудобно она лежала! Зажатая камнями, в глубокой расщелине. На такую глубину он еще не нырял. Тело расплющил многотонный пресс воды, уши заложило, в них ударила тупая боль.

Димитрос схватил амфору за тоненькую шейку и понял, что не сможет ее поднять. Сосуд был забит песком.

Димитрос выпустил амфору, огляделся и увидел, что рядом на камне лежит тоненькая, покрытая зелеными водорослями змейка.

Легкие у Димитроса схлопнулись, он еле сдерживался, чтобы не открыть ищущий вдоха рот. Схватил, не глядя, бугристую змейку, заработал ногами… И понял: слишком медленно, чтобы успеть.

Кислорода не хватало. Сознание стало туманиться, Димка уже с трудом понимал, где он, куда надо плыть. Движение вверх остановилось.

Он чувствовал, что парит в глубине, как птица в воздухе. Состояние невесомости было таким радостным, что не хотелось шевелиться. Лишь бы не спугнуть это блаженное парение, поток покоя и света, что уносит тебя дальше, дальше…

«Пояс!» – вдруг раздался у него в голове чей-то голос. Димитрос открыл глаза. Там, наверху, из толщи воды в лучах солнца на него смотрела мать.

Вообще-то он плохо ее помнил: она умерла, когда ему было пять лет. Но тут сразу узнал. Димка дернулся, из последних сил отстегнул с талии свинцовый груз и потянулся наверх, туда, к маминому лицу.

Вылетел из воды, вдохнул ошалевшими легкими драгоценный воздух. И потом – только дышал, держась за лодку и даже не имея сил посмотреть, что там в его левой руке…

Вот дурак! Досиделся до азотного наркоза с галлюцинациями. Да еще барабанные перепонки небось порвал. Не скоро он теперь сможет сюда нырнуть…

Димитрос неуклюже перевалился через борт лодки, полежал на дне, наконец разжал кулак и уставился на заросшую подводным мхом находку.

Темное ожерелье из пчел. Один его край, очевидно, поцарапал во время шторма камень – там пчела сверкала ярким рыжим цветом.

Ожерелье было золотым и таким старым, что он не смог бы сказать, сколько ему лет.

Димитрос помотал головой, пытаясь вытрясти из уха тяжелый, как перестук груженого поезда, гул, и улыбнулся: нет, не так. Сколько ему тысяч лет.

Встреча с антикваром

Перед дверью без вывески в старом Ираклионе Димитрос несколько секунд постоял. Еще раз прикинул, стоит заходить или все же…

А потом толкнул дверь.

Колокольчик над входом надтреснуто звякнул, но никакого движения не произошло. Димитрос всмотрелся в душный полумрак заставленной всякой всячиной комнаты. Старинные люстры, туманные зеркала, толстопузые резные буфеты, напольные часы – футляры для времени, тикающие вразнобой.

Среди тесноты умерших вещей не сразу его и разглядел. В углу между бюро и комодом за письменным столом развалился очень толстый грек с тяжелой львиной головой. Седые волосы завитками спадали на плечи. Огромный бугристый нос обвис, как парус без ветра. На вид ему было лет шестьдесят, но он вполне мог бы сидеть здесь с начала времен.

Хотя колокольчик у входа звякнул, хозяин будто его и не слышал.

– Здравствуйте! – сказал Димка, не отходя от порога.

Грек поднял голову и рассеянно скользнул по визитеру взглядом. Его спрятавшиеся под тяжелыми веками глаза были похожи на снулых рыб.

Димка неуверенно шагнул к столу:

– Я вот… Про вещь одну хочу спросить…

– Показывай, – лениво сказал толстяк.

– Я не продавать. Просто посоветоваться. Хочу узнать…

– Показывай! – в надтреснутом голосе толстяка прозвучало раздражение.

Димитрос знал, что Ионидис не любит болтать, никогда не торгуется, а сразу назначает цену.

И себе цену тоже знает. Отец когда-то с ним работал, приносил потихоньку находки со дна, хотя рассказывать об этом не любил. В цене они, может, не сошлись. Сильно разругались, поэтому напоминать антиквару об отце Димитрос не стал.

Он засуетился, полез в рюкзак, открыл не тот кармашек, чертыхнулся, наконец нащупал холщовый мешочек.

Вытряхнул из него тяжелое ожерелье: дома он аккуратно почистил его от водорослей, но темный налет снимать не решился. Кто его знает, может, в нем вся ценность?

Ионидис кивнул на стол – мол, клади.

Димитрос расправил тяжелых пчел на коричневом сукне.

– Я думаю, они золотые, – сказал он. – И очень старые. Не могли бы вы определить, сколько им лет?

Ионидис не пошевелился, но Димка почуял, как собралось в комок его растекшееся по креслу тело.

Быстрым движением толстенькой руки он цапнул ожерелье и поднес к глазам. Повертел. Поскреб ногтем. Отодвинул ящик, который сразу уперся ему в пузо, достал лупу в черной оправе. Уставился на ожерелье сквозь нее. Долго разглядывал что-то на застежке. Наконец поднял глаза на Димку.

– Где взял?

– Не важно. Я только хотел спросить – насколько оно старое?

– Что еще у тебя есть? – Ионидис смотрел вроде бы по-прежнему рассеянно, но жилка у его виска забилась так, будто хотела уползти за ухо.

– Ничего. Пока.

– Ты достал это с затонувшего судна? Где? – Ионидис вдруг привстал из-за стола, опираясь руками на его край.

Димка сначала струхнул, сделал шаг назад. Потом опомнился:

– Какая вам разница? Не можете вещь оценить – пойду в другую лавку.