Озёрное чудо

Не всякая деревня может похвалиться дураком, — бестолковых пруд пруди, а вот обалдень… Но баргузинской деревеньке повезло — народился Емеля-дурачок. То ли во младенстве изу-рочили колдовским ночным оком, то ли уж, чадо малое, спросонья с печи сверзился, но вышел — чудечко на блюдечке, с байкальским ветерком в русой курчявой голове. К тому же мамка, вдовая солдатка, похоже, сказок не ведала, или уж поперечная взросла, но с бухты-барахты и не по святцам нарекла парнишку Емельяном. Вот и вышел Емеля-дурачок — имячко, оно пасет чадушко нарожденное до кедровой домовины. С горем пополам отмаялся Емеля в начальных классах, да на том и бросил ученье — бесово мученье, но книжечки почитывал, и все про житуху старопрежню, о чем поведала библиотечная девушка Нюша Гу-рулева, да еще прибавила: дескать, стишонки ладно выплетает, сколь уж тетрадок исписал блошинными буквицами. А стишонки либо со смешинкой — под гармошку тараторить, либо со слезинкой — одиноко петь на закатном байкальском бережку. Самое слезливое дивом дивным пропечатали в деревенской «сплетнице», и баргузинские книгочеи, в труху зачитав, ухайдакав бедную газетку, жалостливо вопили:

В Кедровой Пади мужик да баба жили.Жили не тужили, крепко водку пили.Утром тяпнули на посошок водки, да и вышли на кедровой лодке, в Байкал-море сети проверять, омулишка добывать.

Но не любит Байкал-море пьяных, особливо браконьеров рьяных.Прилетел с хребта баргузин[138] лихой, и накрыло пьяных стылою волной.Плачет возле тына, горький сиротина, и мычит некормлена бедная скотина.И вздыхают море да седые скалы…Николе Чудотворцу помолился малый:

«Николай-угодник пособи нам в горе.Тятька с мамкой в море рыбу добывали, сгинули, родимые, в штормовом Байкале…»Чудом ветер стих и волны спали.И вернулись родичи на закате алом.Пожалел Никола малую сиротку, наказал родителям, чтоб не пили водку.

Беда, описанная Емелей в слезливой вирше, случилась с Кешей Чебуниным и его бравой женкой Тосей; чудом чудным отпустил Байкал хмельную семейку из свирепых объятий, и если Тося дала зарок пред иконой Пантелеймона-целителя и с той лихой поры водку на дух не переносила, то Кеша… зарекался не пить горькую, ну да, зарекалась коза не шастать в чужой огород, а как разошелся народ, шасть в огород… И тот Кеша, сторож сельсовета, мужичок мелкий, но балагуристый, тоже строчил куплеты, но лишь по красным дням и за бутылку. К дню милиции горланил:

Юный пионер и дряхлый пенсионер!Смело броди по ночам и не бойся лихой народ.Толя Бурмакин — участковый милиционер, — денно и нощно вашу жизнь стережет.

А к дню сельского хозяйства Кеша Чебунин утешал народ:

Если скотина хворает, не плачь, доярка и скотовод.

Ваня Байбородин — колхозный ветврач — жизнь быкам и коровам спасет.

На день рыбака, славил Степана Андриевского — байкальского промысловика:

Не страшны Андриевскому ни сарма[139], ни баргузин!Добудет омуля завсегда и сдаст в магазин.

Сам бывалый партиец, соратникам грозил:

Ежли ты коммунист, но ворюга и жлоб,Сталин встанет из гроба и даст тебе в лоб.