Озёрное чудо

Ребятишки притаились, — думали, опять постановка, как с Бабой-ягой, — и гадали, где нынче смеяться. Аверьян потянул бороду, та не давалась, хотя на вид вроде ватная. «На американский клей присобачил, подлец», — решил Аверьян и дёрнул шибче. Ан, нет, словно приросла. Дед Мороз покраснел… Кинулась на подмогу заплаканная Снегурочка, но дед мягко отстранил ее и сказал со вздохом:

— Нет, Аверьян любой русский праздник испортит. Всю плешь переест. Чего делать-то, Емелюшка?..

Тут Емеля быстро прошептал: дескать, по щучьему велению, моему хотению… и случился тихий взрыв, Дед Мороз на глазах оторопевших детей и взрослых истаял в синеватом дыму. Остался от деда лишь красный куль с гостинцами…

* * *

Аверьян по первости струхнул — уж не перегиб ли вышел, за которые при Сталине — и обмер с рукой, сжатой в кулак, откуда вместо ватной бороды жалобно топорщилась седая прядь. Вспомнилось Аверьяну дальнее: в ленинском чека на допросах случалось, помирали бедалаги, за что, бывало, и карали. Не шибко карали, но хотя бы упреждали… Вот и сейчас, как бы чего не вышло… Но, быстро одыбав, остепенившись, Аверьян Вороноф кинул седые волосы на пол и яростно растёр каблуком.

— Поновее-то ничего не могли придумать, комики. Знаем мы эти фокусы… Тоже мне, иллюзионист, Игорь Кио…

Все замерли. Родители испуганно разобрали своих ребят и сгуртились подле двери, — наладились бежать от греха подальше.

— Вечно вы всё испортите! — сквозь плач выкрикивала Снегурочка, размазывая краску по щекам и утирая протёкшие, посиневшие глаза. — И откуда вы навязались на нашу шею.

— А тебя никто замужне берёт, — засмеялся Аверьян, признав в Снегурочке библиотечную девушка Нюшу Гурулеву.

Снегурочка крутанулась юлой и с рёвом убежала в подсобку плакать.

— Нюра-дура, в лес подула, — подразнил её Аверьян на тутошний лад, — сено ела, нам велела… Ну что, толпа, приуныла?! Веселей, ребята! — и властно, весело велел: — Без этого обалдуя с красным носом ещё веселей. Устарел!.. Дети счас телевизор смотрят — там грабят, убивают, — дети нынче развитые, а он им: в лесу родилась елочка… От кого родилась, от верблюда? Счас надо что-нибудь эдакое… цивилизованное, — Аверьян игриво повертел пальцами, — как на Западе. Сколько можно отставать?!

Аверьян Вороноф, несмотря на дряхлые лета, вдруг омолодился, взял вожжи в свои долгие цепкие когти.

— Ну, дети, построились! Так, так… И ты, Матрёшка, вставай. Нынче дети по-английски чешут будь здоров, а ты всё: мама ссы-ла мне станы… Построились… а теперь трусцой вокруг елки… и запели…

Мы идем по Уругваю,Ночь хоть выколи глаза.Слышны крики: «Раздевают!..Ой, не надо я сама…

Аверьян Вороноф, угнув плешивую голову с рожками сивых заушных прядей словно старый козел, надумавший забодать кумушку-елку, потрусил вокруг елки, увлекая за собой ошалелых ребятишек. Но те испуганно расцепились, рассыпались горохом, настороженно прижались к мамкам, готовые юркнуть под материны подола, словно бурундучки в глухой кедровый потай. Аверьян же, подпрыгивая срамным козлом и растопорщив руки крылами, полетел по детским яслям, взблеял:

У девушки с острова Пасхи

Родился коричневый мальчик…

* * *

И тут из подсобки выметнулся Емеля-дурачок и, размахивая осиновым колом, пошёл на Аверьяна — вот тебе и Божий человек. Емелю догнала Снегурочка, с истошным воплем повисла на его свирепо окаменелых руках:

— Не надо, Емелюшка, не надо, милый?! Пропади он пропадом.

— Надо!.. Надо, Снегурочка. Я что, зря по двору рыскал, осиновый кол искал?! Это же нежить, тут без кола осинового не обойтись.

— Не надо, Емеля, не надо! — умоляла Снегурочка. — Детей напугаешь. Ты лучше… про щуку…

— М-м-м!.. — озарённо промычал Емеля и звонко хлопнул по толоконному лбу. — Такая нынче жизнь пошла, поневоле русские сказки забудешь. Ну, ладно, счас я с ним разделаюсь, как Бог с черепахой.

Емеля уставился на Аверьяна, который, вихляя полами черного пиджака словно хвостом, кружился вокруг елки и горланил про упырей и вурдулаков.

— По щучьему велению, по моему хотению… — зашептал Емеля, вскинув руки.

И тут Аверьян, ещё с разгона вертя хвостом, стал примечать, что и детва, и мамки, кои шарахнулись от него к стенам, стали расти на глазах, а ёлка своей кроной вроде уперлась в потолок. Потом он с диким и липким страхом смекнул, что сам быстро мельчает, и каркнул давнишнее, поолузабытое:

— Контррра!..

Он ещё хотел прибавить вгорячах: мол, вы же обалдуи, бестолочи!.. вы же без меня живьём пропадете!., но вдруг ощутил, что руки его обратились в чёрные крылья, а лицо болезненно вытянулось и затвердело чёрным, костистым клювом.

Возле елки топорщился иссиня-чёрный ворон, и глаз его злобно вращался в глазнице и заволакивался сизой мутью.