Вдруг слышит он направо, за кустомСирени, шорох платья и дыханьеВолнующейся груди, и потомЧуть внятный звук, похожий на лобзанье.Как Саше быть? Забилось сердце в нем,Запрыгало… Без дальних опасенийОн сквозь кусты пустился легче тени.Трещат и гнутся ветви под рукой.И вдруг пред ним, с Маврушкой молодойОбнявшися в тени цветущей вишни,Иван Ильич… (Прости ему всевышний!)
XCIV
Увы! покоясь на траве густой,Проказник старый обнимал бесстыдноУпругий стан под юбкою простойИ не жалел ни ножки миловидной,Ни круглых персей, дышащих веснойИ долго, долго бился, но напрасно!Огня и сил лишен уж был несчастный.Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),Поправил брюки и пустился в путь,Оставив тут обманутую деву,Как Ариадну, преданную гневу.
XCV
И есть за что, не спорю… Между темЧто делал Саша? – С неподвижным взглядом,Как белый мрамор холоден и нем,Как Аббадона грозный, новым адомИспуганный, но помнящий эдем,С поникшею стоял он головою,И на челе, наморщенном тоскою,Качались тени трепетных ветвей…Но вдруг удар проснувшихся страстейПеревернул неопытную душу,И он упал как с неба на Маврушу.
XCVI
Упал! (прости невинность!). Как змеяМаврушу крепко обнял он руками,То холодея, то как жар горя,Неистово впился в нее устамиИ – обезумел… Небо и земляСлились в туман. Мавруша простоналаИ улыбнулась; как волна вставалаИ упадала грудь, и томный взор,Как над рекой безлучный метеор,Блуждал вокруг без цели, без предмета,Боясь всего: людей, дерев, а больше света…
XCVII
Теперь, друзья, скажите напрямик,Кого винить?.. По мне всего прекраснейСложить весь грех на чорта, – он привыкК напраслине; к тому же безопаснейРога и когти, чем иной язык…Итак, заметим мы, что дух незримый,Но гордый, мрачный, злой, неотразимыйНи ладаном, ни бранью, ни крестом,Играл судьбою Саши, как мячом,И, следуя пустейшему капризу,Кидал его то вкось, то вверх, то книзу…1839