Озорные рассказы

Он вскакивает, накидывает на плечи свои лохмотья и, забыв о том, что он сын короля, снова становится простым коноплянщиком.

Так он дожил до двадцати двух лет, и это странное существование, никогда не менявшееся, привело к тому, что он принял за свою настоящую жизнь ту, что начиналась вечером после пропитанного слезами поцелуя матери, а свою дневную и полную тягот жизнь стал воспринимать как страшный сон, как плату за свои наслаждения и счастье.

Однако в конце концов он понял, что заблуждается. Вот как это случилось.

В один прекрасный день, очутившись в столице королевства Матакен, куда он спустился с гор, чтобы продать пряжу старой Тонкопряхи, которой к тому времени пошел уже восемьдесят первый год и которая каким-то чудом за последнюю неделю спряла два фунта тонкой пряжи для кружев, чтобы на Рождество отведать мяса монала с пюре из ласточкиных гнезд, Фаустен задумал не возвращаться сразу домой, а посмотреть законченный Конфетьером Двадцать Четвертым королевский дворец, о котором говорили как об одном из семи чудес света. Но у ворот стоял на страже королевский гвардеец, который сказал Фаустену, что во дворец входить в рваной и грязной одежде запрещено. Бедный юноша, взглянув на себя, признал, что одежда у него в самом деле далеко не чистая. Тогда он присел на каменную тумбу у королевского мебельного хранилища, находившегося напротив одного из фасадов дворца. По воле случая инфанта Помадка, чьи покои находились как раз в этой части дворца, шла на урок танцев и попутно выглянула из окна на улицу, где и увидела сидящего на тумбе Фаустена. Фаустен со своей стороны тоже ее заметил и тут же безумно в нее влюбился. Он спросил господина, читавшего афиши, не знает ли он, кто эта девушка, чье милое личико виднеется за окном дворца, и этот господин, а он был не кто иной, как пэр Матакена, сообщил юноше, что это сама инфанта, донна Помадка, что иностранные государи шлют одно посольство за другим, дабы испросить ее руки, ибо она славится по всему свету не только своей красотою, но и образованностью, любезностью и воспитанием. Фаустен вежливо поблагодарил матакенского пэра, который был к тому же канцлером королевства.

— Милостивый государь, — сказал он, — не имею чести быть с вами знакомым, но принцесса создана для меня!

— Не сомневаюсь, — отвечал граф Большеплут, — но вы даже думать о ней не можете, пока не отмоетесь…

«Он прав», — подумал Фаустен.

Когда донна Помадка возвращалась к себе после урока танцев, она обнаружила, что Фаустен по-прежнему сидит на тумбе, а поскольку она была доброй принцессой, то послала ему сто матакенских грошей и каравай весом в семь фунтов. Фаустен поблагодарил ее только взглядом, и с этого мгновенья ни он, ни она уже не сомневались, что через месяц они поженятся назло всем законным наследникам Англии, Франции, Италии, Германии, России, Баварии, Саксен-Готы, Саксен-Кобурга, Саксен-Саксонии и прочих государств, которые делали самые выгодные предложения его Высокогорному и Смелейшему Величеству Конфетьеру Двадцать Четвертому по прозванию Вольный Каменщик.

Эта встреча Фаустена и донны Помадки произошла спустя три месяца после отъезда Ее Королевского Высочества принцессы Безызъяна во Францию, где ей надлежало отобрать драгоценности для короны. К тому времени тревоги короля дошли до крайности.

Вернувшись к своей старой матери Тонкопряхе, Фаустен, снова и снова вспоминая прекрасную донну Помадку, испытывал неведомое блаженство и столь сильное, столь настоящее удовольствие, что ему стало ясно: это не сон. Он даже забыл про свое опоздание и про то, что ждет его дома. Едва он ступил за порог, как мать обрушилась на него со страшной бранью: даже носорог и тот попятился бы, увидев два ее грозных зуба. Фаустен застыл от ужаса и потупился, он не мог смотреть на мать, когда она кричала.

Она схватила свое рябиновое веретено, подняла его и сказала:

— На колени!

— Вы убьете меня? — спросил Фаустен, упав перед ней на колени. — Меня, который никогда вам не перечил, всегда был послушным сыном, безропотно шел туда, куда вы приказывали, и никогда не говорил вам о своих страданиях…

— Я все знаю, — прорычала она, — к чему вспоминать, неужели ты думаешь, я забуду, что ты наделал…

Она еще выше подняла веретено.

— Вы не все знаете, матушка, — продолжил Фаустен, удивляясь собственной смелости, — вы не знаете, что я полюбил инфанту Матакена.

— Ах, сын мой, дорогой мой, — старая Тонкопряха положила веретено на кресло и подняла Фаустена с колен, — это совсем другое дело, ты должен на ней жениться…

— А как? — спросил удивленный сын…

Тонкопряха села у огня, забыв о деньгах и о веретене, и уставилась на пламя.

— Фаустен!

— Да, матушка.

— Сколько ты принес?

— Две тысячи матакенских ливров.

— Где они?

— Вот, матушка…

— Иди и приведи сюда королевских каменщиков и главного зодчего…