Падай, ты убит!

Глаза у Марселы были закрыты, чтобы ни красное небо, ни прыгающие но ветвям белки, ни вид заботливого отца не мешали ей проникнуться услышанным. Но Шихин заподозрил, что глаза у Марселы не просто закрыты, что дышит она куда ровнее и безмятежнее, нежели требовала вдумчивая сосредоточенность.

— Она не спит? — спросил он.

— Спит, — шепотом ответил Адуев, приложив палец к губам. — Не мешай... Во сне очень хорошо все усваивается.

— А ничего, что она... слегка храпит?

— Когда начинает всхрапывать, я читаю громче.

— А тебе не кажется, что ее храп — защитная реакция?

— Это как? — Адуев с подозрением уставился на Шихина.

— Она подсознательно глушит тебя, чтобы не слушать этот собачий бред.

— Знаешь что, — яростно прошипел Адуев, — иди! — Он замахал рукой, прогоняя Шихина, словно надоедливую муху. — А то она усвоит не то, что нужно, и получит двойку! У нее сочинение на носу.

— Про что сочинять будет?

— Мы решили не рисковать и взять свободную тему... А о чем может быть вольная тема, — рассудительно зашептал Адуев, которому, видимо, и самому надоело зачитывать страницу за страницей. — Герой литературы и жизни, строительство нового общества или уж на худой конец перестройка в условиях зрелого монументализма. А если брать какого-нибудь писателя, то недолго и впросак попасть... Сегодня тот хорош, завтра этот, потом возвращаются к тому, по которому топтались вчера... Пусть лучше про героя пишет.

— Вот именно! — горячо поддержал его Шихин. — Это будет удар наверняка.

— Ну то-то, — облегченно проговорил Адуев. — Да, Митя... Ты это самое, — Адуев перешел на шепот, — я Вале утку дал, чтоб она приготовила... Проследи, ладно?

— За чем проследить? За уткой? Она что, живая?

— Да нет! — досадливо крякнул Адуев. — Мороженая.

— Так чего за ней следить? — прикидывался дураком Шихин.

— Ну как, — Иван помялся, — налетит эта шелупонь, и крылышка не достанется. Ноты это... можешь полакомиться, если, конечно, в меру. — И он засмеялся с той выверенной доверительностью, чтобы Шихин понял — это, конечно, шутка, но сказана всерьез.

— Что ты, что ты! — Шихин приложил руки к груди. — Конечно! И не сомневайся! Прослежу! Ни одна косточка, ни одна перепоночка не пропадет. А то ишь! Они и на запах слетятся, воронье поганое! За ними глаз да глаз!

— Вот-вот, и я о том же, — Адуев посмотрел на Шихина с испытующим прищуром, который выработался у него при вынужденных посадках и всплытиях в суровых условиях Кольского полуострова, когда он всматривался в окуляры, в объективы, перископы и панорамы, изыскивая самый ничтожный шанс спасти для государства технику и собственную жизнь. И тут же обратив взор в книгу, Адуев заговорил нараспев и с выражением в голосе: — Образ строителя нового общества будущего всегда характеризовался выдающимися душевными качествами, высочайшей степенью нравственности, самозабвенной преданностью всевозможным идеалам, радостной готовностью пожертвовать своей жизнью и жизнью близких во имя всеобщего торжества, во имя победы угнетенных трудящихся всех стран и народов, ради счастливого ликования наших далеких потомков, которые со слезами благодарной признательности воспримут...

Шихин, уже собравшийся уходить, заинтересованно обернулся.

— Там что, так и написано?

— Нет, я еще и от себя добавляю. А что, заметно?

— Я слышу, текст прямо за душу берет... Неужели, думаю, в учебниках стали так писать... Только это... Насчет будущего... Вот как ты смотришь, если, к примеру, Иван Грозный решил бы построить общество будущего? Для нас с тобой, к примеру...

— А почему Иван Грозный? — подозрительно спросил Адуев.

— Ну какая разница! Пусть будет Василий Темный!

— Не понял! — сказал Адуев так твердо, будто был уверен, что каждое его слово записывается на магнитную ленту, тут же расшифровывается и машинистки уже печатают текст, который мгновенно передается куда надо и становится уличающим документом.

— Вот ты говоришь, что мы строим общество будущего, то есть для наших иотомков. А я спрашиваю — что получилось бы, если бы наши великие предки задумали сварганить общество для нас?

— Да это был бы кошмар какой-то! — расхохотался Адуев, что-то сообразив.

— А мы вот строим и ничего не боимся — ни смеха потомков, ни их сочувствия... Наверно, будут и смех, и жалость... Заглядываем на тыщу лет вперед, а сами от доносов отказаться не можем. Как ты думаешь, в строительстве ликующего общества анонимки помогают?

Адуев некоторое время в упор смотрел на Шихина, и чувствовалось, что за крепким лбом его идет напряженная работа мысли, которая охватывает не только настоящее, но устремляется вдаль и ввысь. Видимо, не обнаружив в будущем ничего обнадеживающего, увидев там одни лишь опасности и подвохи, Адуев взял Шихина за локоть, отвел за малинник поближе к туалету, но, заметив в деревянной будочке розоватую суету, увел Шихина к рябинам. И только там, обернувшись по сторонам, спросил:

— Тебе что, одной анонимки мало? Еще хочешь?

— Ваня! Но ведь я говорю с тобой, с человеком надежным, с другом, с верным и неподкупным товарищем...