Падающие звезды

   Доктор Гаузер появился в доме Бургардта с немного виноватым видом и, в свое оправдание, сказал Бургардту:   -- А я все-таки был прав, хотя вы и не были виноваты, как я думал...   -- Оставимте этот разговор, -- ответил Бургардт.-- Кто виноват -- не наше дело.   Присутствие доктора как-то всех оживило. Анита не отходила от него. Ей казалось, что такой старый и почтенный человек должен знать больше всех, и поэтому она приставала к нему со всевозможными вопросами и даже показала свою новую шубку.   -- Не правда-ли, доктор, какая хорошенькая шубка?   -- О, очень.   Старик по этому случаю прочел ей целую лекцию по спорным вопросам гигиены специально женских костюмов, начиная с древнейших времен и кончая современными модами.   Вначале Бургардт очень обрадовался доктору, а потом заметил, как он его тщательно наблюдает и время от времени задает разные наводящие вопросы. Очевидно, составился целый заговор, в котором приняли участие Бачульская, Шипидин и доктор.   -- Они, кажется, считают меня за сумасшедшаго, -- с горечью думал Бургардт.-- А всех подняла на ноги милейшая Марина Игнатьевна...   А потом у него явились другия мысли. Дело в том, что сейчас точно считали своей обязанностью по очереди дежурить в его мастерской и упорно следили за его работой. Это внимание начинало его раздражать. Очевидно, всех интересовала не его работа в готовом виде, а то, как 

он работает. Но случайные гости приходили и уходили, а за то оставался Гаврюша, от котораго уже некуда было деваться. Он следил за ним с каким-то озлобленным упорством и отмечал малейший промах. В последнем отношении Гаврюша сделал большие успехи, и Бургардт чувствовал себя неловко, выслушивая его замечания. Раз он не вытерпел и сказал:   -- Гаврюша, скажите откровенно, за что вы меня ненавидите?   -- Я?!. Вас ненавижу?-- притворно изумился Гаврюша.-- Разве я могу вас ненавидеть, Егор Захарыч? Я отлично понимаю ту неизмеримую разницу, которая существует между нами. Вы -- корифей, гордость русскаго искусства, а я безвестная тля. Я только состою при искусстве из милости и отлично это понимаю...   С Гаврюшей невозможно было разговаривать. Он притворялся и лгал с открытым лицом. Про себя Бургардт решил, что непременно разстанется с ним после весенней выставки в академии художеств. Очевидно, Гаврюшу заедала профессиональная зависть, как это случается нередко. Превосходство учителя угнетало и мучило его до последней степени. За спиною Гаврюши, Бургардту чувствовалась направляющая и благословляющая рука Саханова.   Бургардт усиленно работал для выставки, чтобы закончить все. Он гнал работу, точно на пожар. В его голове складывались уже другие замыслы и новые сюжеты. В сущности, скульптура точно застыла в среде других отраслей искусства, как живопись или музыка. Что-нибудь новое трудно было найти, да и новости эти появлялись на выставках единицами, как единицами являлись и сами скульпторы, не смотря на страстную жажду найти новые пути и новыя средства. Новаторство выражалось большею частью в каких-то болезненных формах. Что больше всего огорчало Бургардта, так это то, что скульптура оставалась как-то вне текущей жизни, повторяя избитые темы и приемы.   Давно обещанная Сахановым статья "о голой женщине в искусстве" появилась только на святках и произвела известную сенсацию, хотя являлась только дополнением статьи о роли мецената в искусстве. Большое место в этой статье было отведено скульптуре, где, по выражению автора, голая женщина царит по преимуществу. Обсуждая этот вопрос, Саханов проявил много пуританизма и горячо возмущался, что скульптурная голая женщина так нахально лезет в глаза на каждой выставке. Если в древности она являлась олицетворением известных религиозных представлений, если в Греции, во времена ея цветущаго периода, она служила выражением культа красоты, то в наше время, время пара и электричества, голая скульптурная женщина обязана своим существованием только разнузданному вкусу современных богачей и дурным инстинктам прогнившей до мозга уличной толпы. В общем -- она только иллюстрация страшнаго упадка здоровых вкусов современнаго общества и показатель его полной испорченности. Ведь если-бы показалась живая голая женщина, будь она первая красавица -- на улице, ее забрали-бы в участок за нарушение общественных приличий, а скульптурная голая женщина показывается всем, выставляется в общественных местах и даже нашла себе место на надгробных памятниках. Но особенно досталось голой женщине в русском искусстве, как продукту, имевшему единственную цель -- разжигать еще более разнузданное барское воображение. В западной Европе все эти голыя богини и нимфы имели еще хоть какой-нибудь raison d'être, как печальное наследство сгнившаго до корня язычества, а уж мы взяли эту языческую голь совершенно зря, из обезьянства. Разве эти богини говорят что-нибудь нашему уму или чувству, кроме подслуживающагося разжигания похоти ничтожной кучки, ополоумевшей от своего родного крепостнаго разврата с разными Матрешками и Палашками? Правда, что русским художникам в этом отношении далеко до французских, но все-таки и мы платим вполне достаточную дань голой женщине, как товару выгодному и ходкому. И т. д., и т. д. Общее впечатление статьи оставалось все-таки незаконченным, точно Саханов что-то не договаривал. Несколько избитых острот не прибавили пикантности пикантному и без того сюжету. Очевидно, Саханов начал исписываться и повторять самого себя.   -- Да, тоже конченный человек, -- невольно подумал Бургардт, перелистывая статейку.-- Его время прошло...   Удивительнее всего было то, что в статье попадалось много ценных мест, но они как-то совершенно терялись среди остального хлама, точно те монеты, которыя теряются на улице в уличном мусоре. Это потерянное золото уже не производило впечатления, как сухой треск холостого заряда.   У Саханова была привычка проверять по живым людям произведенное его статьей впечатление, и он обезжал своих знакомых, чтобы узнать их мнение, причем к сведению, как у большинства авторов, принимались только благоприятные отзывы и похвалы, а все неприятное отметалось. Через неделю по выходе статьи Саханов приехал к Бургардту, где застал общество -- Шипидина, доктора Гаузера, Бахтерева и Ольгу Спиридоновну. Бургардт сразу понял, зачем он приехал, и из любезности хозяина завел речь сам о его статье.   -- Ах, да...-- притворился равнодушным Саханов.-- Я уже получил несколько ругательных писем. Самое обидное было от одной очень молоденькой и очень хорошенькой дамы, которая назвала меня лысым ослом... Я нахожу, что не совсем еще заслужил такое название, потому что есть люди более лысые, чем ваш покорный слуга.   -- Я тоже читала вашу статью, -- заметила Ольга Спиридоновна, подбирая строго губы.-- У вас ничего не сказано о балете... Ныньче Бог знает, кто пишет о нас. Придумали какую-то поэзию спины... Решительно ничего не понимаю... О женщинах нынче пишут, как о лошадях...   -- Следовательно, совершенно верно, -- поддержал ее Шипидин.-- Именно, как о лошадях... Что касается специально статьи г. Саханова, то, как мне кажется, он сделал выстрел из пушки по воробью и просмотрел одно, именно, что голая женщина постепенно уходит из искусства. Есть целый ряд больших художников, которые, кажется, ни разу ее не выводили, как Репин, Верещагин и т. д. Насколько мне помнится, у Егора Захарыча тоже не было ни одной нимфы или богини.   -- Нет, был такой грех,

-- 

сознался Бургардт.-- В юности пробовал лепить русалку, но дело не состоялось, потому что не нашел подходящей модели...   Саханов остался недоволен малыми размерами уделеннаго ему внимания и скоро уехал.   -- Следовательно, жалкий человек, -- заметил Шипидин, не обращаясь в частности ни к кому.