Падающие звезды

   Время от Рождества до выставки пролетело стрелой. Бургардт почти не выходил из своей мастерской. Он решился, во чтобы то ни стало, кончить все. В сущности, это была даже не работа, а что-то вроде запоя. Даже завтрак подавали в мастерскую. Из знакомых позволялось входить сюда только Шипидину и Ольге Спиридоновне, приезжавшей на сеансы. Последняя продолжала откровенно возмущаться собственным бюстом.   -- Старуху какую-то вылепил... Очень нужна такая старая кожа кому-то!..   Только раз, вглядевшись, она с удивлением проговорила:   -- А, ведь, старуха-то на половину еще молодая...   Это замечание страшно обрадовало Бургардта. Он даже покраснел от удовольствия. Именно, дороже всего было то, что это сказала Ольга Спиридоновна, откровенный и вполне непосредственный человек.   Только авторы художественных произведений в любой области искусства понимают, как трудно кончать даже самую маленькую вещь. Ведь нет такой работы, которую нельзя было-бы сделать лучше. Замысел всегда бледнеет в исполнении, не выражая и сотой доли того, что желал бы сказать художник. А муки поправок, дополнений и переделок? Бургардт даже во сне продолжал свою работу и страшно мучился. Нервы были напряжены до последней степени, и он начинал галлюцинировать на яву.   Бургардт дошел в конце концов до какого-то мученичества. Моменты отчаяния, неизбежные при всяком творчестве, делались все чаще и оставались дольше, пока Бургардт не возненавидел собственную работу. Последнее чувство охватило его в последния две недели, и он доканчивал свою работу в каком-то отупелом состоянии.   -- Э, не все-ли равно?-- думал он.-- Какой я художник, какой скульптор...   Конец наступал как-то неожиданно, точно что оборвалось. В сущности, оставалось сделать еще много, но Бургардт понял, что дальше ему уже нечего делать и что он своими поправками будет только портить то, что уже сделано так или иначе. За неделю до выставки он бросил все и даже не заглядывал в мастерскую, как боятся зайти в комнату, где лежит дорогой покойник, котораго еще все привыкли видеть живым. Из всех близких людей только один Шипидин понимал это настроение и тоже не заглядывал в мастерскую. Он боялся увидеть не то, что предполагал. С Бургардтом он старался не говорить о выставке и, вообще, о художестве, что было-бы просто жестоко в виду его настроения. Гаврюша вперед торжествовал. Он отлично видел, что в настоящей работ прежняго Бургардта уже не было, а только одни намеки на то, чем он мог бы быть. Да, не было целаго, а только отдельныя "счастливыя места", как выражался Саханов.   В самом отчаянии есть кульминационныя точки, когда все чувства достигают последней степени напряжения. Именно такое состояние переживал Бургардт, отправив свою работу на академическую выставку. Он даже не пожелал посмотреть, как будут их выставлять, и предоставил все Гаврюше.-- Не безпокойтесь, Егор Захарович, уж я устрою все, -- говорил Гаврюша, на этот раз вполне искренно.-- Место у нас отличное, да и конкуррентов очень мало...   У Гаврюши явилось опасение за работу учителя, и он теперь относился к ней ревниво. Разве публика, которая толчется на выставке, что нибудь понимает? Конечно, Бургардт мог сделать все лучше, но все-таки это 

работа Бургардта. Пусть попробуют другие сделать 

так.

   Отправив работу, Бургардт долго стоял в опустевшей мастерской, точно напрасно старался припомнить что-то, как напрасно припоминают иногда счастливые молодые сны. Да, вот он здесь работал, волновался, мучился, и все вдруг отпало и точно умерло. Больше не нужно волнений... Довольно. Он чувствовал, как его начинают душить безсильныя слезы и, пошатываясь, как пьяный, ушел в свой кабинет.   -- Зачем я отправил все на выставку?-- думал он с тоской.-- Нужно было все разбить... уничтожить...   У него являлась мысль даже о том, чтобы вернуть с выставки все, но потом его охватила всего такая усталость, что не хотелось ни о чем думать.   В молодости для Бургардта открытие академической выставки составляло настоящий праздник, наступления котораго он ждал с величайшим нетерпением. А сейчас он думал об этой выставке со страхом. Даже когда она открылась, он переждал первые три дня, когда выставку посещала настоящая дорогая публика, и пошел только на четвертый, и то в сопровождении Шипидина, тащившаго его насильно.   -- Следовательно, это невозможно, -- ворчал друг детства.-- Выставка имеет успех... Около твоих вещей целая толпа. Странно, что всем нравится больше всего бюст Ольги Спиридоновны... Не понимаю.   Выставка была удачною. Публика переходила из зала в зал толпой, останавливаясь главным образом перед излюбленными ей "стариками", репутация которых установилась давно. Молодые художники, а особенно начинающие, фигурировавшие на выставке в первый раз, возбуждали толки, разницу мнений и критику. Публика точно не решалась сказать окончательное и решительное слово, то слово, которое дает художнику имя. Бургардт и Шипидин, разсматривая картины, долго прислушивались к толкам и пересудам этих неизвестных людей, мнение которых имело такое роковое и решающее значение.   -- Это удивительно, как в массе публика оценивает верно, -- говорил Бургардт.-- Людей с настоящим художественным пониманием и вкусом у нас ничтожная кучка, а судит вот эта масса...   Васяткин, конечно, был на выставке и суетливо перебегал от одной группы к другой. У него на каждом шагу встречались знакомые. Он что-то такое обяснял, размахивал руками и, вообще, производил впечатление завзятаго специалиста и тонкаго знатока. Бургардт поморщился, когда Васяткин потащил своих знакомых к его работам. Его сердце невольно сжалось от страха. Не доставало для полноты картины только Саханова. Но и он явился и сделал вид, что не замечает Бургардта.   -- Эге, дело не ладно, -- подумал Шипидин.   К своим работам Бургардт подошел после всего, когда публика отхлынула с выставки. Гаврюша постарался и поставил барельефы при очень выгодном освещении. Здесь они много выигрывали, сравнительно с мастерской.   -- Что-же, не вредно...-- похвалил Шипидин.-- Говоря между нами, мне больше всего нравится Сергий. Вещь капитальная...   Сейчас Бургардт смотрел на собственную работу уже глазами посторонняго человека. У него явилась даже мысль, что уж не все так плохо, а есть и некоторыя достоинства. Конечно, можно было многое сделать лучше, чувствовалась торопливость работы и некоторая недоконченность, но в общем получалось довольно цельное впечатление. И бюст человека Андрея вышел у Гаврюши тоже недурно, и его портила только намеренная небрежность в отделке деталей.   -- Ничего, хорошо, -- похвалил Шипидин работу Гаврюши.-- Следовательно, будет настоящий художник со временем.   -- Очень может быть, -- согласился Бургардт.   Вернувшись домой, Бургардт еще из передней услышал голоса Бахтерева и старика Гаузера. Они о чем-то очень горячо спорили и сразу замолчали, когда Бургардт вошел в кабинет. На письменном столе валялся скомканный номер газеты, и Бургардт понял сразу, в чем дело.   -- Обругал Саханов?-- спросил он, здороваясь.   -- Это чорт знает, что такое!-- вспылил доктор, бегая по комнате.-- Всему, наконец, есть границы...   -- Просто: негодяй и мерзавец!..-- подтвердил Бахтерев.   Бургардт взял номер и принялся читать посвященный ему фельетон. Саханов разбирал его по косточкам, доказывая пункт за пунктом, что Бургардт конченный человек. Нужно отдать справедливость, что статья была написана великолепно, как давно уже не писал Саханов, и, главное, в серьезном тоне, без всяких выходок грубых и специально газетнаго гаерства. Прочитав внимательно всю статью, Бургардт положил газету на стол и проговорил совершенно спокойно:   -- Да, к сожалению, он прав... Было-бы хуже, если-бы он начал хвалить меня ни за что. Да... Поверьте, что никакой критик не может ни прибавить, ни убавить даже полвершка моего роста.