Падающие звезды

   Бачулинская жила в Озерках, где наняла дачу в разсчете на летний заработок в театре. Но именно этот разсчет и не оправдался; а вместо него получилась масса мелких неприятностей, начиная с того, что в Озерках поселился и Саханов, отравлявший ей существование одним своим видом. Бахтерев тоже жил в Озерках, потому что был приглашен на гастроли. Он был глуп и грубоват, но не зол, и Бачульская считала его порядочным человеком. И Саханов, и Бахтерев были условно семейные люди, т. е. имели сожительниц;-- первый жил уже третий год с одной "водевильной штучкой", от которой имел ребенка, а у Бахтерева была старинная связь с очень пожилой, некрасивой и очень подозрительной женщиной, которая держала его в руках, хотя они каждый год и расходились по нескольку раз, причем Бачульской приходилось иногда устраивать примирение.   -- Это самая скверная женщина, какую я только знаю! повторял Бахтерев, делая трагические жесты.-- Но я не могу без нея жить... Понимаете? Это не женщина, а какой-то удав. Я ее когда нибудь задушу...   Саханов тщательно старался скрывать свое семейное положение, держал сожительницу впроголодь, проявлял дома просвещенный деспотизм, ревновал и, как большинство ревнивцев, предоставлял себе полную холостую свободу. Бедная "водевильная штучка" страстно его любила, все прощала и все переносила. Бачульская встречалась с ней за кулисами и от души жалела, как совсем неопытную девушку, которая еще верила всему. Между прочим, бедняжка ревновала своего сожителя к ней, потому что Саханов хотя и бранил в своих рецензиях Бачульскую, но постоянно бывал у нея в уборной. По сцене "водевильная штучка" носила фамилию Комовой. Она часто приходила на репетицию с красными от слез глазами, но никому не жаловалась и ни с кем особенно близко не сходилась, ревниво оберегая свое горе. И костюмы у нея были какие плохенькие, сборные, причем опытный театральный глаз сразу видел спрятанную под ними горькую нужду и те грошовые разсчеты, когда приходится одеваться не для себя, а для службы. Бачульской часто хотелось ее приласкать, утешить, что нибудь посоветовать, но Саханов предупредил всякую возможность такого сближения, потому что постоянно говорил дома о Бачульской, как о чудовище разврата.   После фестиваля у Бургардта прошло уже несколько дней. Погода стояла чудная. Бачульская любила вставать рано, наскоро пила свой кофе и шла гулять. Ей нравилас именно эта оживляющая утренняя прохлада, когда в воздухе еще стоит смолистый аромат. А потом ранним утром не нужно было одеваться в полную форму, потому что настоящая дачная публика еще спала. Просыпаясь утром, Бачульская распахивала окно и знала вперед, что если день хороший, то она увидит одну и ту же картину: через крыши соседних дач из ея окна виднелся уголок озера, где стояли купальни и лодки, а у купальни непременно стоял Бахтерев с удочкой. Он был страстный рыболов и выстаивал целые часы, чтобы поймать несколько мелких рыбешек.   Проснувшись сегодня, Бачульская увидела обычную картину: Бахтерев был на своем посту. Она быстро оделась, выпила свой кофе и вышла. На улице встречались одне горничныя и дачные дворники, причем происходил обычный обмен утренних вежливостей. Бачульская долго гуляла наслаждаясь утренней прохладой. Обратно ей пришлось идти самым берегом озера, где стояли купальни. Бахтерев все еще удил. С ним рядом удили два маленьких гимназистика и какие-то босоногие ребятишки.   -- Здравствуйте, Евстрат Павлыч, -- окликнула Бачульская.   -- А, здравствуйте...-- ответил Бахтерев, наблюдая дрогнувший поплавок.-- Ах, негодяй, сорвался! Извините, Maрина Игнатьевна, что застаете меня за таким глупым занятием. Знаете, утром на озере так хорошо...   -- Я каждое утро наблюдаю вас из окна своей дачи и, говоря откровенно, могу только удивляться вашему терпению...   -- Привычка... Ах, опять сорвался, негодяй!..   -- Я вам, кажется, принесла неудачу...   -- О, нет... А вот и он, попался, голубчик! Перекинувшись двумя -- тремя фразами, Бачульская отправилась домой, испытывая приятную усталость после долгой ходьбы. Когда она уже подходила к своей даче, ее остановил чей-то голос, которого она не узнала. Это был Саханов. Шея у него была обернута купальным полотенцем.   -- Марина Игнатьевна... ух! устал, т. е. задохся. А я за вами гонюсь от самой купальни. Во-первых, утро -- самое неудобное время для свиданий, а во-вторых -- мне необходимо вас видеть сегодня. Если я приду к вам в двенадцать, вы ничего не будете иметь?   -- Пожалуйста... Я буду рада вас видеть.   Эта встреча Бачульской была крайне неприятна. С Сахановым она виделась только в театре и у общих знакомых. К ней на квартиру он никогда не заходил, и теперь его визит имел какую-нибудь неприятную подкладку.   Вернувшись домой, она заказала горничной, которая "отвечала" и за камеристку, и за повара, легкий завтрак, а сама принялась убирать комнаты. Дачка была маленькая, вернее -- комнаты от жильцов во втором этаже, до котораго не поднималась уличная пыль и вечерние туманы.   Саханов в назначенный час -- он отличался аккуратностью -- явился и с особенной галантностью расцеловал обе руки "очаровательной отшельницы". По пути он оглядел незавидную обстановку, даже прикинул в уме, что она могла cтоить и, как настоящий кавалер, заговорил о погоде.   -- Вас удивляет, что я говорю о погоде?-- спохватился он и сейчас же нашелся:-- А, знаете, погода -- все... Каждый солнечный день для нас, дешевеньких смертных -- это нечто вроде премии "Нивы". Мы слишком удалились от природы и не хотим знать, что всякая наша радость существует постольку, поскольку светит солнце. Да, солнце,солнце и еще немножко солнца, чтобы прелестныя женщины улыбались, как вы сейчас, чтобы в их глазах светился живой огонь и т. д., и т. д. А вы теряете время в разговорах с достопочтенным мистером Бахтеревым, который по своему существу есть дерево, или, выражаясь библейски -- теревинф рослый.   -- А вы не можете обойтись без того, чтобы не позлиться?   -- Такая натуришка... Прибавьте к этому, что всех, кого мне случалось обидеть, я в большинстве случаев искренно люблю.   -- К вам это слово: "люблю", Павел Васильич, как-то совсем не идет...   Саханов весело болтал все время завтрака и по обыкновению сыпал цитатами. Бачульская заметила, что он как то особенно неприятно ест, жмуря глаза и чмокая. Она понимала, что настоящий разговор еще впереди, и смутно догадывалась об его содержании. Когда горничная подала кофе, он попросил позволения закурить сигару и, откинувшись в кресле, проговорил:   -- А наш общий друг Егор Захарыч, кажется, того... гм... да... Завернул как-то к нему на днях, захожу в кабинет, а он за спину книжку прячет... Ха-ха!.. Смотрю, а это азбука для разговора глухонемых. Вот оно куда пошло... да-а.   -- Что же, эта англичанка очень красивая девушка, а потом, как я думаю, Егору Захарычу интересно наблюдать ея мимику с точки зрения скульптора. У немых вырабатывается особенная подвижность лица...   -- Гм... Лицо, конечно, вещь не последняя, но я думаю, что Егор Захарыч пробирается поближе к душе, забывая железный закон спроса и предложения и другой не менее железный закон -- о прибавочной стоимости и конкурренции. Мне его, вообще, жаль, потому что может в результате получиться, выражаясь юридическом языком, покушение с негодными средствами, а в данном случае -- с малыми. Впрочем, я это так...   Бачульская покраснела. Саханов догадывался об ея отношениях к Бургардту и теперь старался подействовать на ея ревность. Он не знал только одного, что старался совершенно напрасно, -- эти отношения ограничивались только тем, что она его любила.   Посасывая сигару, Саханов среди разговора спросил вскользь:   -- А вы не помните, Марина Игнатьевна, из-за чего тогда Красавин убежал от Бургардта?.. Мне помнится, что Егор Захарыч что-то такое обяснял... да.   -- Нет, я ничего не знаю...   -- Странный человек, вообще... Представьте себе, Красавин сейчас живет в Павловске, у него великолепная дача, ну, я вчера был на музыке и завернул к нему -- и он меня не принял. Так-таки и не принял... Я знаю, что он был дома, потому что встретил на вокзале Васяткина и тот проговорился. А у меня к Красавину есть одно серьезное дело... да. В свое время я умел быть ему полезным...   Прощаясь в передней, Саханов еще раз вернулся к этой теме.   -- Вы не помните, Марина Игнатьевна, тогда за ужином не сказал ли я чего-нибудь такого? 

Красавин ужасно обидчив и подозрителен.   -- Могу вас уверить, что ничего решительно 

такого 

не было сказано.   -- Странный человек... Накануне пьяный Егор Захарыч наговорил ему порядочных дерзостей, а на другой день он приезжает к нему, как ни в чем не бывало. Да, странный... Я, знаете, всегда был за политику открытых дверей...   Когда Саханов ушел, Бачульская заперлась в своей спальне и разрыдалась. О, Боже мой, сколько она терпела, целую жизнь терпела, а тут приходит чужой человек и глумится над ней в глаза. Ей хотелось крикнуть ему в окно: негодяй!   Бросившись в постель и уткнувшись головой в подушку, чтобы горничная ничего не слышала, Бачульская передумала еще раз свою неудавшуюся жизнь, начиная с ранняго замужества. Восемнадцати лет она уже была замужем и через год разошлась с мужем, который оказался самым обыкновенным негодяем. У нея оставались кое-какия средства, и она пошла на сцену, надеясь в искусстве получить какое-нибудь утешение, и еще раз ошиблась. У нея была сценичная наружность, гибкий голос, понимание сцены и полное отсутствие таланта, в чем она сама постепенно убедилась. Она осталась на сцене "полезностью", и была довольна, что у нея есть все-таки свое дело и свой маленький кусок хлеба. С молодых ролей она уже переходила на амплуа grande dame.   Первое время молодого одиночества доставалось не легко, но время шло и постепенно делало свое дело. Лет через пять Бачульская пришла к убеждению, что она пережила возможность ошибок и скороспелых увлечений и что теперь уже застрахована от всяких женских слабостей. Но именно в этот момент она случайно познакомилась с Бургардтом и увлеклась им, как молодая девчонка. Это было странное и обидное чувство, о котором сам Бургардт и не подозревал. Они были просто хорошими друзьями, и он любил ее и уважал, как друга, поверяя свои задушевныя тайны. Это была настоящая мука, растянувшаяся на несколько лет, мука, которой даже не предвиделось конца. И она ему прощала все, прощала каждый мучительно прожитый день. А когда ей случалось бывать у него в квартире, как она страдала... Если бы она была скульптором, какую бы статую нелюбимой женщины она сделала, -- ведь такия темы в мужскую голову не приходят. Скульпторы лепят девушек с разбитыми кувшинами, покинутых женщин, вдов, а настоящее женское горе им недоступно.   В течение шести лет перед глазами Бачульской прошло несколько женщин, которыми Бургардт увлекался, и она прощала счастливым соперницам их успех. Кажется, одним из последних номеров была Ольга Спиридоновна. Впрочем, увлечения Бургардта не отличались особенной прочностью, и она могла утешать себя тем, что тут не было и тени настоящаго чувства. Плохое утешение, но все-таки утешение. Начинавшаяся сейчас история безпокоила ее больше других, и она начинала испытывать муки настоящей ревности.   Вечером Бачульская получила записку Саханова:   "Приезжайте в воскресенье в Царское на скачки; я вас встречу на вокзале".   -- Что ему, наконец, нужно от меня?-- возмущалась Бачульская.